– Но вот шеф-душевник, – рассуждал механик с проклятием преследования, – явно не из них. Он слишком плохо себя контролирует. К тому же Доминион его вполне официально не любит еще с военных времен, когда врач еще был мальчишкой.

– Кнер! – воскликнул девичий голос. – Вы опять надоедаете людям с теорией всемирных заговоров?

Дитр обернулся – к ним шла молоденькая девушка с саквояжем в руке. На ней были гражданский мундир студентки и юбка до середины лодыжки. Девушка была ослепительно прелестна. Лицо у нее было таким, словно кто-то очень талантливый нарисовал ее карандашом. И опять что-то знакомое почудилось Дитру в ее чертах, но он абсолютно точно знал, что видит ее впервые.

– Приехала к брату? – поинтересовался механик. – Он обесчеловечился, ты ничего не добьешься.

– Сбагрил вас Равиле и свернулся кольцами, – весело прокомментировала девушка и легкой походкой убежала куда-то в сторону лестницы.

– Насчет Зироммы я еще не разобрался, – сообщил Кнер Вонцес. – Таких молодых они вроде бы не вербуют, однако тьма всемирная их разберет.

Донесся смех, и Зиромма со змеей в руках выбежала из лестничных дверей. Целуя гремучника в ямчатую морду, девушка приговаривала:

– Тупой братик, тупой братик!

Она унеслась в направлении внутреннего дворика, а Кнер задумчиво произнес:

– И как же он ее терпит?

Дитр лишь молча улыбнулся, гадая, как человек вообще может стать гремучей змеей.

Этой ночью Дитр спал без кошмаров, но не слышал он и змеиного стрекота. Лишь изредка доносился до него неясный и глухой грохот, но сон был сильнее. Он проснулся из-за того, что ему захотелось пить. Сквозь брешь в занавесках в палату пробивался свет дальнего фонаря во внутреннем дворике. Свет падал на чей-то ботинок – в палате кто-то был, и он сидел на стуле у изножья кровати. Дитр вжался в подушку, забыв, что проснулся затем, чтобы попить воды.

– Простите, если я вас разбудил, – сипло сказал человек и грохнул чем-то, зажатым в силуэте руки. Очевидно, то был коробок спичек. – Я периодически собираю ваши дурные сновидения. Едва вы заснули, я собрал их пальцем. Вынужден признать, гораздо удобнее накручивать их на змеиный хвост.

Человек поднялся и подошел к Дитру. Тот не знал, что ему ответить. Усевшись на край кровати, человек опустил теплую и сухую руку ему на лоб, проверяя его состояние.

– Вменяемая, нормальная тревога. Повторюсь – простите, что разбудил вас. Вы не будете возражать, если я закурю?

Дитр кивнул. Человек, зажав зубами папиросу, принялся возиться с коробком спичек. Черенок чикнул об терку, и врач поднес спичку к лицу, прикуривая. Даже в темной комнате, в мелком огоньке спички, Дитр увидел, что выглядит мужчина крайне неважно. Лицо у него было исхудавшим, измотанным и печальным. Дитр приподнялся на локтях и включил газовый ночник, поняв, что спать больше не сможет. Забыв, что на нем нет пижамы, Дитр сел на кровати, вытянув ноги.

– Сильно болит? – спросил врач, кивнув на его синяк. – Я велю коллегам дать вам обезболивающее, если хотите.

– Спасибо, не надо. Я уже привык.

При свете ночника он смог получше разглядеть шеф-душевника. На нем был неряшливый кафтан с вышитым черепом, означающим профессиональную принадлежность. Лицо у него заросло многодневной щетиной, волосы на голове были спутанными. От всего лица, казалось, остались лишь тонкий нос с горбинкой да мешки под красными глазами алкоголика. Дитр начал кое-что понимать, но отказывался признавать это.

– Дело, конечно, ваше, – пожал плечами мужчина. – Я бы тоже не стал лишний раз принимать обезболивающее, и если вы можете потерпеть, то лучше пусть оно будет так. Вам, верно, даже меня не представили, когда я полз по коридору – сейчас такая сутолока из-за этого тумана, очень много новых пациентов, пришлось арендовать даже часть помещений в соседнем здании. Доктор Рофомм Ребус, шеф-душевник этого заведения, – он протянул руку.

Дитр уставился на него, пытаясь осознать сказанное. Когда он понял, что ему протягивают руку, было уже поздно. Врач вздохнул и убрал ладонь.

– Я вас напугал, – тихо сказал он, выпуская струйку дыма. – Коллеги должны были предупредить вас о моем… о моих всемирных особенностях, но сейчас, повторюсь, сутолока…

– Извините, нет, – пробормотал Дитр. – Я просто задумался.

Вглядевшись в измученное лицо еще раз, он понял, что перед ним и впрямь Ребус, причем достаточно молодой. Но из-за своего состояния он казался даже старше лощеного Народного представителя. «Что с ним случилось? Как Ребус, такая живучая тварь, мог дойти до такого?» – думал Дитр, пока самый жуткий человек в мире телесном продолжал что-то говорить.

– Видите ли, мне удобнее работать с клиентами в обесчеловеченном состоянии. Так ваша боль затрагивает меня куда меньше, ибо мне хватает и собственной. Но сейчас я вынужден, напрягая волю эмоций, сохранять все конечности, потому как мне грозят разговоры с законниками. Семейные дела, – объяснился он тут же, – с клиникой все в порядке. Но что касается вас, то вы воистину достойны того, чтобы перетерпеть все издержки лечения без моего обесчеловечивания. Я бы даже сказал, что и лечить в вас нечего, и лечиться к вам прихожу я сам. Вы крайне здоровый человек, условный Дитр Парцес, и, вынужден признать, ваше присутствие дает мне сил поддерживать остатки внешней гармонии – в отсутствии, хм, стимулирующих веществ. Приехала моя сестра и выкинула все мои запасы эритрового порошка, однако вместо того, чтобы одуреть от потери, я пришел к вам и смотрю на вашу суть. Очень успокаивает.

Дитр наклонил голову, гадая, почему врач увидел лишь его исконную суть, но не увидел темного паразита, который не смог удержаться от того, чтобы показаться Равиле Лорце. Обратившись внутрь себя, Дитр едва нашел подрагивающую тьму, что забилась куда-то на границу телесного. Тень боялась самого себя, боялась опустившегося, погрязшего в безысходности человека. Своим разумом шеф-следователя он потянулся к сущности врача, надеясь остаться незамеченным. Однако этого не вышло.

– Если вам так интересно, вы можете и сами спросить, я отвечу все, что пожелаете. Не стоит меня исследовать по-полицейски, я же ничего вам не сделал, – судорожно ухмыльнулся врач, который почувствовал, как его душу ощупывает чужое вмешательство.

Дитр проглотил неловкость, но ничего не ответил. Он вопросительно смотрел глазами, которых у него не было, на истерзанное нутро зависимого человека, и зла он не видел. Ребус не закрывался от него и более не возмущался, хотя явно не привык, чтобы пациенты разглядывали его в ответ. И Дитр обратил свой взор назад, спросив разрешения у бессчётных нитей. «Раскройте передо мной его историю, – просил он. – Дайте мне посмотреть на узор, что я сплел из судьбы этого человека». Нити расступились и вдруг принялись неистово извиваться, наполняя рассудок шеф-следователя мельтешащими картинами из запахов, красок и звуков.

– Что вы делаете? – прошептал Ребус, очевидно, что-то почувствовав, но пока что не осознал, что с ним делают.