Но Шальман наблюдал за ними уже три дня. Он огляделся и сразу же обнаружил несколько человек, которые уже жили здесь, когда он вселился. Выражения их лиц были одновременно виноватыми и вызывающими. Шальман отвел женщин в сторону и коротко переговорил с ними. С его помощью из числа вновь прибывших были выбраны двое крепких мужчин. Переходя из спальни в спальню, они бесцеремонно выдворяли нарушителей, которых с видом строгого, но милосердного судьи указывал им Шальман.

Кухарка и экономка не знали, как благодарить его. Он отвечал, что рад был помочь, что без порядка и дисциплины жизнь никуда не годится и что, если им понадобится еще какая-нибудь помощь, он всегда к их услугам. Они, как благодарные дочери, расцеловали его в обе щеки. Ночью Шальман извлек «потерявшийся» журнал регистрации из-под своей койки и засунул его между пачками старых газет в кабинете.

Наутро он предложил помочь с размещением новой партии иммигрантов. Пока женщины регистрировали их в журнале, он показывал новеньким их койки и объяснял правила. Когда все были устроены, женщины пригласили его в кабинет и угостили стаканчиком шнапса.

«Раз мистер Леви этого не узнает, он и не огорчится», — прошептала кухарка, вычеркивая Шальмана из списка выбывающих назавтра постояльцев.

За следующую неделю он окончательно укрепил свою позицию в приютном доме. Теперь он наводил порядок в гостиной, аккуратно сворачивал и раскладывал газеты, старался, чтобы чайники всегда были полными. В столовой он следил за очередью и докладывал кухарке, сколько ртов еще предстоит накормить. Он умудрялся присутствовать одновременно в нескольких местах, помогать всем, кому нужно, и даже разрешал мелкие свары постояльцев.

Все время, свободное от внедрения в быт приютного дома, Шальман посвящал изучению окрестностей. Сначала улицы пугали его, и он чувствовал себя чужим в этой густо замешанной каше из людей, повозок и животных. Но уже через неделю он бесстрашно вступал на тротуар и смешивался с толпой ньюйоркцев — еще один старый еврей в поношенном темном пальто. Он гулял часами, мысленно отмечая улицы, магазины и границы района, за которыми надписи на идише исчезали из витрин. Особое внимание он обращал на ортодоксальные синагоги — такие, в которых могли иметься богатые библиотеки. А потом он поспешно разворачивался и спешил в приютный дом, где надо было расселять очередную группу вновь приехавших.

Кухарка начала оставлять ему еду повкуснее — пикули потолще и кусочки пастрами побольше. Экономка называла его ангелом, посланным с небес, и снабжала лишними одеялами. А собранная из отдельных листков книга лежала тем временем в старом чемодане у него под кроватью, дремала и ждала своего часа. Если бы кто-нибудь из соседей случайно увидел ее, то решил бы, что это всего лишь старый, ничем не примечательный молитвенник.

* * *

Джинн появился под окном Голема через несколько минут после полуночи. Она уже битый час расхаживала по комнате, понимала, что соседи слышат ее, но ничего не могла с собой поделать; все тело уже начинало ныть от холода и беспокойства. Каждый раз, перед тем как повернуть, она выглядывала в окно. Придет ли он, как они договаривались? Может, будет лучше, если он не придет? И как ее вообще угораздило согласиться на это нелепое и опасное предложение?

Увидев его наконец, она испытала одновременно огромное облегчение и сильнейший приступ недоверия и страха. Только спустившись до середины лестницы, она сообразила, что забыла в комнате пальто и перчатки, и ей пришлось возвращаться.

— Ты пришел, — сказала она, выйдя на улицу.

— А ты сомневалась?

— Ты мог и передумать.

— А ты могла не спуститься ко мне. Но раз уж мы оба здесь, давай прогуляемся до Медисон-сквер-гарден. Согласна?

Это название ни о чем ей не говорило. В каком-то смысле ей было все равно куда идти: все места были незнакомыми, а опасности неведомыми. И выбор у нее был только один: сказать «да» или вернуться домой.

— Да, — сказала она, — пошли.

И не тратя время на лишние разговоры, они двинулись вперед по Брум-стрит. Женщине вдруг захотелось громко рассмеяться. Она была на улице, она гуляла! Ее ноги так онемели, что, казалось, поскрипывали при ходьбе, но двигаться было несказанно приятно, словно ей наконец-то разрешили почесать место, которое давно зудело. Джинн шел быстро, но она не отставала и легко держалась рядом. Он не пытался взять ее под руку, как делали другие мужчины, прогуливаясь с девушками, и она была этому рада: иначе им пришлось бы идти медленнее и чересчур близко друг к другу.

Дойдя до Кристи, он повернул на север. Это была самая граница знакомого ей района. В квартале от них шумела Бауэри. Несколько мужчин перешли им дорогу, и она пониже опустила капюшон.

— Не делай так, — сказал Джинн.

— Почему?

— Потому что у тебя такой вид, будто ты прячешься.

А разве это не так? Эйфория, охватившая ее в первые минуты, уже проходила, и ее место занимал страх. Как могла она решиться на такое? Они уже дошли до Хьюстон-стрит, и она тайком взглянула на своего спутника. Почему они идут молча? Пары, за которыми она следила в окно, обычно разговаривали друг с другом. Но он ведь привык гулять в одиночестве. И потом, молчание нисколько не тяготило ее.

Они уже дошли до Грейт-Джонс-стрит и до залитого электрическим светом Бродвея. Дома здесь были шире и выше, и ей пришлось откинуть капюшон, чтобы видеть их целиком. Кирпич и известняк уступили место стеклу и мрамору. Витрины магазинов манили взгляд платьями и роскошными тканями, украшенными перьями шляпами, ожерельями и серьгами. Словно зачарованная, забыв о Джинне, она подошла к витрине и уставилась на манекен в сложном струящемся платье из сапфирового шелка. Сколько же времени потребовалось, чтобы сшить такую изысканную и прекрасную вещь! Она внимательно рассматривала швы, стараясь запомнить фасон. В конце концов Джинну, нетерпеливо топтавшемуся на краю тротуара, пришлось силой увести ее от магазина.

На Четырнадцатой стрит они увидели большой парк с огромной конной статуей. Женщина решила, что сюда они и направлялись, но Джинн, не останавливаясь, обогнул парк с запада, и они опять вышли на Бродвей. Улицы здесь были тихими и совсем пустыми, если не считать редких, медленно катящихся колясок. Дальше по дороге им попался узкий треугольник пустой земли, на которой белели и тихо шелестели на ветру припорошенные снежной крупой выброшенные газеты. Треугольник образовался на слиянии нескольких широких улиц; одна из них была украшена великолепной белой аркой и колоннадой. Арка светилась отраженным электрическим светом и отбрасывала смутный отблеск на низкое черное небо.

Перед ними темной массой голых ветвей и сучьев раскинулся Медисон-сквер-гарден. Они зашли в него и медленно побрели по пустой тропинке. В парке было совершенно пусто: даже бездомные разбрелись в поисках теплых подъездов и подвалов. Голем и Джинн в этот час были единственными посетителями. Женщина то и дело сворачивала в сторону, когда что-то привлекало ее внимание: черные металлические скульптуры, изображающие мужчин с серьезными лицами; красивый изгиб железной садовой скамейки. Она осторожно ступала на свежий снег, касалась рукой грубой коры на стволе дерева и, подняв голову, смотрела на разметавшиеся над ней голые ветви.