Сейчас ее сын чем-то расстроен — он ворочается, словно не в силах найти удобную позу. Свет его перемежается крупицами тьмы. Лея сосредоточивается, и стены комнаты исчезают. Все становится белым, а затем черным, и она оказывается в спокойной умиротворяющей пустоте. Вместе с ней, перестав ворочаться, успокаивается и ее сын...

А потом у него начинается икота.

«Ик. Ик. Ик».

Лея вздыхает, возвращаясь к реальности, но ее разбирает смех от щекочущей икоты, как будто внутри нее пенятся крошечные пузырьки, — она впервые ощущает нечто подобное.

«Мой сын жив. Впереди светлое будущее».

Светлое будущее, однако, отбрасывает мрачные тени, и на горизонте снова маячит война. Нет, не новая война — та же, на которой они сражаются все это время. Война, начавшаяся с восстания и вскоре переросшая в настоящее сражение между Империей и Республикой. Лея надеется, что теперь с этим будет покончено. Да, будущее обнадеживает, но только если все пойдет хорошо. Только если обжигающее пламя обратит Империю в пепел.

Вскоре возвращается Хан. Он в двух словах рассказывает, что случилось на Накадии, но ей этого вполне достаточно, чтобы понять — он со всем справился как надо.

Что у тебя отлично получается, — говорит Лея, вставая ему навстречу, — так это делать все как надо.

Она целует мужа в щеку, повергая его в страшное смущение.

Вопрос с Джакку решен, — сообщает он.

Знаю.

Битва предстоит нешуточная. Может плохо кончиться.

И это знаю.

Хан покусывает губу.

Странное чувство, да?

В смысле — что мы не там?

Угу. Ты, я, Люк, Чуй, «Сокол». Те два ходячих говорящих мусорных бака. Странно, что мы в этом не участвуем.

Нас ждет свое собственное приключение. — Она поглаживает живот.

Конец эпохи, — вздыхает он.

И начало новой.

Младенец снова ворочается внутри ее, явно встревоженный чем-то, чего его мать не в силах ощутить и понять.

«Грядет война».

И хочется надеяться, что вскоре она закончится. Син- джира не особо волнуют превратности войны — он убеждает себя, что ему все равно, победит или выиграет Новая Республика, хотя подсознательно он ждет поражения Империи, которой когда-то служил. Война нужна ему скорее потому, что, как он опасается, без нее он больше никогда не увидит Джее и Норру.

Ой! — морщится Кондер. — Ты опять не смотришь, что делаешь.

Я внимателен как никогда, — отвечает Синджир, засовывая в нос Кондеру маленький комок впитывающего волокна. Хакер морщится и отстраняется.

Твои мысли мечутся туда-сюда, будто мальчишка в игрушечном магазине.

Что ж, ладно, — пожимает плечами Синджир. — Может быть. Извини. Я больше привык причинять боль, чем избавлять от нее. — Он запихивает другой комочек ткани во вторую ноздрю.

Соло снова привез их на Чандрилу. У них была мысль ненадолго задержаться на Накадии, но Кондер заявил, что по сравнению с этой деревенской планетой Чандрила выглядит точно Корусант. «Кругом одни поля», — заметил он, и Синджир не мог с ним не согласиться.

Синджир обрабатывает израненное лицо хакера. Бакта, марля, волокнистая ткань и старые добрые иголка с ниткой. Самым серьезным оказался удар, который Кондер получил последним, — тот самый, что они слышали по комлинку.

Должен в очередной раз тебя похвалить, — говорит Синджир. — Передатчик в зубе? Гениально. А я о нем даже не знал.

Именно так Кондер передавал им информацию, с помощью языка переключившись на канал их комлинков. Передача закончилась, когда тот громила-герглик врезал пленнику по лицу.

У каждого есть свои тайны.

Только не у меня. У меня нет никаких тайн. Я с ними покончил.

Что-то не верится, Син.

В глазах Кондера вспыхивает озорной огонек. Синджир восхищается им — его энергией, его способностями. После того как они вытащили товарища со склада, команде пришлось действовать быстро, — к счастью, как они и подозревали, бандиты «Черного солнца» и «Красного ключа» подключились к инфопланшетам пяти сенаторов. Линия, однако, была зашифрована, вот тут-то и потребовались услуги Кондера. Хакер взломал алгоритмы, словно разрезав ножом связку лент. Всего за несколько минут Кондер — побитый, с трудом соображающий, весь в собственной крови — получил доступ к сенаторским инфопланшетам.

На которые они передали соответствующие сообщения.

Сперва у Синджира возникла мысль пригрозить им, но он тут же понял, что угроза вызывает страх, а страх заставляет действовать вполне определенным образом. Одно дело, когда кто-то привязан к стулу, — тогда можно контролировать страх, используя его как оружие. Но сенаторы были на свободе, и они могли поступить совершенно непредсказуемо — сдаться, пуститься в бега или даже проголосовать так, как требовали криминальные организации, в надежде на спасение.

Так что вместо этого Синджир предпочел сделать им предложение, слегка сдобренное угрозой. Он велел Кон- деру сообщить сенаторам, что они получат прощение, если проголосуют в поддержку Канцлера. Более того, они сказали Ниму Тару, что его ребенок в безопасности, а Сор- ке — что ее призовая джерба спасена. Хотя последнее — вынужденная ложь. Сорке вскоре предстоит узнать, что синдикаты уже продали ее призовое животное мясникам с черного рынка.

Все вышло именно так, как они и рассчитывали.

Заговор раскрыт, необходимые голоса получены, близится последняя битва.

Ты чем-то обеспокоен, — замечает Кондер.

Что, так заметно?

Обычно нет. Но на этот раз — да. — Кондер сжимает его руку. — С Джее и Норрой все будет в порядке.

Я мог бы сам туда отправиться. Потребовать, чтобы меня посадили на корабль. Как Джома. Как Теммина. Я должен быть там.

Ты не солдат.

Когда-то меня этому учили, — отвечает Синджир. — Я умею сражаться.

Если действительно хочешь туда — могу полететь с тобой. Может, им понадобится хакер.

Вполне возможно, — кивает Синджир. Он сам себя ненавидит за то, что ему хочется на Джакку. Он знает себя как облупленного, и поэтому следовало бы подавить подобные мысли в зародыше. Преданность имеет свой пределы. Да, он когда-то проверял на преданность других, но самому ему это понятие не слишком по душе. И тем не менее ради друзей ему хочется вновь сломя голову броситься навстречу опасности. Пожалуй, уже пора перестать этому удивляться. «Я даже не ожидал, что стану вот таким», — думает он. А может, Синджир с самого начала был другим, просто создал неверный миф о самом себе. Неужели все таковы? Неужели у каждого и в самом деле две стороны — то, кем он действительно является, и то, кем себя считает?

И к кому обратиться с просьбой?