Возьмите горе и гнев, смешайте их в равной пропорции – но тогда уж опасайтесь самого себя.

Впервые я пересек черту еще до переезда в Гриффон. Собственно, именно поэтому я и стал частным сыщиком, уйдя из полиции Промис-Фоллс.

Однажды жаркой июльской ночью я обнаружил, что не в состоянии обращаться с несовершеннолетним подозреваемым в своего рода мягких перчатках для детишек, как предписывает Конституция. Все произошло в одно мгновение. Но даже сейчас, снова прокручивая тот эпизод в памяти, я думаю, что если бы как следует сосредоточился, то смог бы сдержаться.

Я тогда уложил человека в больницу на три недели. Надел на него наручники, нагнул к капоту его машины, а потом положил ладонь ему на затылок, как берешь в руку баскетбольный мяч, и с силой ударил лицом о черный металл «мерседеса».

С неистовой силой.

Он лишился сознания и вообще чудом выжил. Но он был пьян. В дымину. Дважды превысил разрешенный лимит. Потому и не заметил молодую мамочку, переходившую улицу с прогулочной коляской, в которой была ее двухлетняя дочь. Он убил их обеих молниеносно, притормозил на секунду, понял, что натворил, и ударил по газам.

Я же наблюдал за всем этим с противоположного тротуара, где подсовывал штрафную квитанцию под стеклоочиститель «рейнджровера», припаркованного рядом с пожарным гидрантом. Вызвав по рации «скорую», я помчался вдогонку за тем водителем, но прежде успел хорошо рассмотреть его жертв. Когда видишь мертвое дитя, распростертое на мостовой, что-то важное в тебе ломается.

Я заставил его остановиться в трех милях к югу от города. Больше мили он не обращал внимания на сирену и проблесковый маячок на крыше моей патрульной машины, однако потом ненароком съехал на обочину, правые колеса завязли в гравии, и он потерял управление. «Мерседес» занесло, и ему пришлось затормозить. Автомобиль крутануло на месте, и он едва не опрокинулся, а затем угодил прямиком в кювет, где резко остановился.

Когда я подошел к его машине, передняя дверь оказалась открытой, а водитель отмахивался кулаками от раскрывшейся подушки безопасности, словно от пчелиного роя. Из носа шла кровь. Он выбрался наружу, но почти сразу же поскользнулся на траве. Ему с трудом удалось подняться на ноги. Увидев меня, пытался бежать, тупой мерзавец. Будь это угнанная машина, желание скрыться оказалось бы понятным, но нельзя бросить собственный автомобиль со всеми документами и рассчитывать уйти от ответственности.

Я сгреб его сзади за воротник пиджака и прижал к капоту.

Все мои мысли занимал в тот момент образ мертвого ребенка. Я, может, и сумел бы сдержаться, если бы после того, как надел на него наручники, эта мразь не посмотрела на пятна крови на своем лобовом стекле и не произнесла наглым тоном:

«Надеюсь, эта грязь отмоется».

Хрясь!

На секунду я испугался, что убил его. Тело обмякло и соскользнуло с капота в траву. Пришлось сразу же вызвать медиков, но еще до их прибытия я с облегчением заметил, что он дышит. Вот только сознание вернулось к нему лишь через два дня. Я послал его в глубочайший нокаут.

Парень ничего не помнил. Не помнил, как снес на переходе и убил двух человек. Не помнил, видел ли полицейский проблесковый маячок в своем зеркале заднего вида. Не помнил ощущения от моей руки, легшей ему на затылок, и того, как вдруг с невероятной стремительностью металл капота встретился с его лицом. Было проще всего солгать, что парень получил повреждения, сопротивляясь аресту, споткнулся и упал лицом на машину. В конце концов, свидетелей случившегося не имелось. Кстати, именно таким образом я и изложил факты в своем рапорте.

Но выйти сухим из воды мне не удалось. По крайней мере не совсем.

Мой автомобиль был снабжен видеокамерой, прикрепленной к лобовому стеклу над приборной доской, которая зафиксировала все. И объектив смотрел в нужную сторону. Мне бы следовало сразу это проверить. Я же решил, что машина находилась под таким углом, откуда ничего нельзя разглядеть. Шеф вызвал меня в свой кабинет, и мы вместе просмотрели запись. Несколько раз. Никаких сомнений.

«Я найду способ сделать так, чтобы видео исчезло, – сказал начальник. – А ты меня премного обяжешь, если исчезнешь сам».

Предлог для широких кругов полицейской общественности: Уивер решил стать частным детективом. Я действительно подумывал об этом, и достаточно часто, но едва ли совершил бы подобный шаг добровольно. Мне выдали хорошее выходное пособие и даже премиальные. Но как только деньги закончились, пришлось начать новую карьеру с нуля.

Меня сжигал стыд. Я подвел не только свое управление и самого себя, но и Донну и Скотта, в ту пору еще восьмилетнего. К тому времени это стало худшим из всего, что случилось с нами в жизни, но мы нашли в себе силы преодолеть черную полосу. Причем благодарить мне следовало в первую очередь Донну. У нее были достаточные основания злиться на меня, винить в постигшей нас неудаче, однако она не винила. Не то чтобы она оказалась довольна положением, сложившимся из-за моего поступка, но это случилось, и тут уж ничего не попишешь. Надо искать выход.

Донна даже как-то сказала, что хотела бы найти способ сообщить родным погибших матери и ребенка о том, что я сделал. «Думаю, они были бы тебе признательны». Так и заявила. По ее мнению, это принесло бы им больше удовлетворения, чем двенадцать лет тюрьмы, к которым приговорили пьяного водителя.

Мы сошлись во мнении, что нам лучше покинуть Промис-Фоллс. Брат Донны – в то время еще заместитель начальника полиции – рассказал ей о вакансии, открывшейся в административном отделе участка в Гриффоне. Я как раз находился в процессе получения лицензии частного сыщика штата Нью-Йорк, а с ней на руках с одинаковым успехом можно было работать и в окрестностях Буффало, и к северу от Олбани.

А потому мне некого было винить, кроме самого себя, за то, что я оказался сегодня в кабинете Огастеса Перри.

– Каким местом ты думал, черт тебя возьми? – поинтересовался Огги, как только плотно закрыл дверь.

Атмосфера его логова отлично подошла бы для порки или других телесных наказаний.

– Тебе необязательно было выручать меня, – заявил в ответ я.

Во мне говорила всего лишь уязвленная гордость, и я отлично это понимал. Если бы шурин не вмешался, я бы оказался в крайне неприятной ситуации.

– Необязательно? Правда? – спросил он, гневно поднимая указательный палец. – Ты считаешь, что сам выбрался бы из этой передряги? Полагаешь, сумел бы избежать тюрьмы? Не говоря уж о потере лицензии.

Я промямлил нечто невнятное. Когда приходится жрать дерьмо, лучше пережевывать его с закрытым ртом.

– Прости, я что-то не расслышал. А потому позволь спросить еще раз: каким местом ты думал, и думал ли вообще о последствиях? Только не пытайся уверять, что тебя оболгали, а на самом деле ты ни в чем не виноват. Не оскорбляй меня лишний раз, ладно? Мы с тобой достаточно пожили на этом свете, чтобы отличать чушь собачью от истины. Ты понял?