— Скорее привезите мне его: быть может, это мое последнее творение. Я хочу сделать его совершенным… а еще я хочу, чтоб вы объяснили, почему поручили его именно мне.

— Вы сделали мой портрет, вы трогали мою душу пальцами. Что я могу сказать вам такого, что вы еще не знаете в глубине своего сердца? Что же касается золота… я должен предупредить вас… это не будет бесформенный металл… вам придется разрушить… переделать… работу, быть может, вы сами же и выполнили ее много лет назад… или кто-то, подобный вам… Только так можно замкнуть круг и положить конец злоключениям, которые ни один человек, сколь бы терпелив он ни был, прежде не мог вынести… Вы сделаете это?

Старик кивнул:

— Для вас я это сделаю, адмирал.

— Я знал, вы не оставите меня. Прощайте, мастер.

Старик остановился на пороге и смотрел, как гость его садится в машину, а потом удаляется по пыльной дороге в сторону шоссе. Мирей взяла фотоаппарат и, прежде чем художник вернулся в свою скромную мастерскую, сделала снимок глиняной маски, находившейся прямо перед ней за слегка запотевшим оконным стеклом. Странно, но маска что-то смутно напоминала ей.

Мирей проснулась около двух часов дня и попыталась связаться с Мишелем в гостинице Эфиры, номер телефона он ей оставил, но служащий сказал, что, хотя у господина Шарье и забронирован номер, он еще не прибыл. Она спустилась на первый этаж и перекусила в баре, потом вызвала администратора и попросила вместо нее позвонить в Департамент древностей и узнать, числится ли в их ведомстве господин Аристотелис Малидис.

Служащий ответил, что Малидис ушел на пенсию и они больше ничего не знают о нем. Быть может, он вернулся в родной город, Паргу. Искать его следует именно там. Парга… Парга являлась главным городом муниципального округа, где находилась также и Эфира — может быть, Мишель тоже отправился туда на встречу с Малидисом?

Мирей вышла из гостиницы пешком и отправилась в фотолабораторию, куда по возвращении с мыса Сунион отдала свою пленку. Она попросила сделать черно-белые фотографии большого формата: они получились достаточно хорошими, хотя и немного нечеткими. Купив в канцелярском магазине карандаши и копировальную бумагу, она вернулась в свой номер в гостинице. Приложив кальку к снимку с изображением барельефа, она начала карандашом срисовывать его, внося там и сям кое-какие изменения, в соответствии с тем, как запомнила человека, позировавшего для портрета. Сняв кальку, она с удовлетворением взглянула на картинку. Получилось весьма похоже. На листе бумаги был изображен мужчина с сильным, глубоким взглядом и ярко выраженными чертами лица. Она убрала рисунок в сумку, села в машину и отправилась на кладбище в Кифиссии. Цветочный магазин был открыт. Мирей вошла и показала рисунок цветочнице:

— Этот человек велел вам класть цветы на могилу Периклиса Арватиса?

Женщина удивленно взглянула на рисунок, потом на Мирей, потом снова на рисунок. И утвердительно закивала головой:

— Нэ, нэ, афтос ине.[31]

Это был он, он самый.

В тот же вечер она показала портрет и доктору Псарросу.

— Этот человек имеет какое-то отношение к Периклису Арватису, — сказала ему Мирей. — Не знаю, какое именно и почему, но я уверена. Вы когда-нибудь видели его?

Псаррос покачал головой:

— Никогда. Вы знаете, кто это такой?

— Мне бы хотелось знать. В нем больше тайн, чем в догмате Святой Троицы. К сожалению, мне о нем ничего не известно. У меня есть лишь номер его машины. Черного «мерседеса».

Псаррос некоторое время молча размышлял, а потом произнес:

— Почему бы вам не пойти в полицию, к капитану Караманлису? Думаю, он еще служит. Вероятно, он сумеет вам помочь. Может статься, он в свое время довел до конца расследование… Кто знает.

— Хорошая идея, — согласилась Мирей. — Благодарю вас, Доктор Псаррос.

Ближе к полуночи, когда Караманлис позвонил в управление полиции Афин узнать, нет ли чего нового, дежурный офицер сообщил ему, что новости действительно имеются.

— Капитан, у вас есть тот фоторобот, что вы приказали отправить в Интерпол?

— Конечно, есть, ведь я сам его составил.

— Сегодня приходила девушка, иностранка, и принесла точно такой же, или почти. Она спросила, нет ли у нас каких-либо сведений об этом человеке. Хотела поговорить с вами.

— Как — именно со мной?

— Да, лично с вами. Она сказала: «Я хочу поговорить с капитаном Караманлисом».

— Как зовут эту девушку?

— Мирей де Сен-Сир. Вероятно, она аристократка.

— Сен-Сир? Никогда не слышал.

— Она уверяет, будто следила за ним и знает номер его машины, но нам она его не пожелала сообщить.

Караманлис вздрогнул.

— Не дай ей улизнуть, если шкура дорога.

— Мне ее арестовать?

— Нет, идиот. Просто не спускай с нее глаз. Я непременно должен с ней поговорить. Завтра приеду.

— А где вы сейчас, капитан?

— Это мое дело, где я сейчас. Сказал же тебе — приеду завтра.

Дрепано-Козани

4 ноября, 8.00

Павлос Караманлис не тешил себя иллюзией, будто Норман Шилдс и Мишель Шарье покинут Грецию, как он им рекомендовал. Более того, он знал — они выехали из Афин и отправились на запад, в сторону Миссолунги по дороге в Паргу. К оракулу мертвых в Эфире, если он правильно понял. Безумцы! Они дали заманить себя в ловушку, если действительно именно туда призывали их те странные фразы. А ангел смерти не принимает объяснений: в конце концов, они тоже могут оказаться в списке.

Неужели именно Клаудио Сетти ждет их там? Там он готовится свести счеты? Ладно он, Караманлис, тоже своевременно явится на зов, но сначала нужно уладить пару дел: приготовить себе надежную защиту, на случай если Клаудио Сетти действительно пришел расправиться с ним, и попросить кое-каких объяснений касательно мнимого адмирала Богданоса. Он-то наверняка знает, где находится Клаудио Сетти, если, конечно, тот на самом деле жив.

А если Клаудио Сетти жив и намерен уничтожить всех тех, кто остался, то есть по меньшей мере его и Влассоса, то остановить его может только одно, если, конечно, он, Караманлис, еще что-нибудь понимает в людях.

В конце концов, Эфира может еще немного подождать: достаточно будет звонка коллегам в Парге, чтобы держать под наблюдением Шарье и Шилдса, как только они зарегистрируются в какой-нибудь гостинице. Он же двинется в сторону Калабаки и Козани.

Его охватило вдохновение. В деревню Дрепано, неподалеку от Козани, недавно переехала семья Калудис. Они продали свое имущество во Фракии после смерти Элени и купили деревообрабатывающий завод в тех краях.