— Наверное, замполит подослал, — проворчал Хомяков, — его забота. Забирайте, я тоже пойду спать…

Как бы то ни было, а после ночной тревоги многие бодрствовали, ожидали. По расчетам, «Касатка» выходила к точке через два часа. Таким образом, в семь часов по-московскому времени, в декабре 19… года, впервые откроются зимние ворота между двумя океанами. Или не откроются?

— Не забивайте себе голову, — посоветовал Лезгинцев, — давайте-ка лучше включим свой фальшивый пейзаж и полюбуемся, если только в самом деле вам не хочется спать.

— В такой момент может заснуть человек только с бычьими нервами.

— Пожалуй. — Лезгинцев включил свет, прижмурился.

— Вам удалось вздремнуть в штурманской рубке? — спросил Ушаков.

— Мне много не надо. Я как кинжал. Только я сам прячу себя в ножны, если нет дела. Что? Метафора излишне кучерявая?

— Почему? Вы действительно похожи на кинжал. Я мысленно так вас и определял. Кинжал, витый из семи полос дамасской стали, раскаленный в атомном горне и откованный в несколько молотов.

Лезгинцев добродушно усмехнулся:

— Подите вы к богу в рай, борзописец! Такое придумаете… Ответьте, пожалуйста, ходили вы на камбуз, чистили картошку, много вам рассказал «бударинский ножичек»?

— Узнал мнение о фильмах, о книгах, — сокрушенно признался Ушаков, — а занозистые вопросы — ни-ни… И вы можете поверить, за эти одиннадцать дней ничего. Куприянова и то легче было поймать на широкой улице, чем в узкостях корабля. За столом, сами знаете, принимают пищу, хлоп-хлоп — и скрылись…

Лезгинцев внимательно выслушал сетования Дмитрия Ильича, посочувствовал ему и все же с ним не согласился:

— Вы сами не знаете, как идет накопление впечатлений. Вам и не нужны беседы. Что вам может сообщить Петров или Иванов, как бы вы к нему ни подкатывались? По общим вопросам он не станет с вами говорить, — чего доброго, осрамится. По специальным — у него крепко сидит шпилечка. На берегу он не имеет права полслова сказать о своей флотской службе. Наблюдайте атмосферу, дышите ею, пусть впечатления войдут в вас, как кислород в кровь. А потом, подождите, выйдем из царства Снегурочки, станем на ровный киль в экваториальном течении, будет полегче, распахнутся ребята…

— А выйдем? — осторожно спросил Дмитрий Ильич.

И вот тут-то распахнулся сам Лезгинцев. Его будто подменили.

— Приказано — будет сделано, — категорически заявил он. — Подводный флот в бирюльки не играет. У него такой промфинплан — жизнь или смерть! — И, словно убеждая самого себя, будто бросая вызов кому-то, рассказал, как проходила подготовка, — ничего на авось. Наш моряк, если не мешают, если палки не суют в колеса, что угодно сделает, невозможного для него нет! Только прочь с дороги слюнтяи и моральные побирушки! — Лезгинцев мстил кому-то издалека и не постеснялся швырнуть камень в засевшего у него в печенках Ваганова, назвав его афишером. Спохватившись, чтобы нет дать повод для кривотолков, похвалил Ваганова только «в одной плоскости» — в незаурядном знании своего ремесла. — И если хотите, Дмитрий Ильич, все эти заботы — пустяковина в сравнении с Берингом. Конечно, наш Стучко-Стучковский съел собаку в штурмании, а все же придется ему попотеть.

— Теперь уже второй океан близко.

— Ну и что? — Лезгинцев отмахнулся. — К нему надо протолкнуться по Чукотской луже. Подкрадываемся к святому Диомиду чуть ли не на пузе. Мешают ставшие на мель торосы, ледяные глыбищи, присосавшиеся, как пиявки, к донному рельефу. Самые разаховые лоции не могут их учесть, явление неустойчивое, переменчивое. Хотя пошли они на кукан, эти стамухи. Скажите лучше, о чем вы беседовали с нашим начальником медслужбы?

Он небрежно сидел в полукресле, вытянув ноги, и, разговаривая, просматривал свои пальцы, не так давно побывавшие возле горячего металла. На одном из пальцев была сорвана кожа. Лезгинцев прижег ссадину йодом, покривился от боли.

— Вас, очевидно, предупредили обо мне. — Лезгинцев правильно истолковал смущение Дмитрия Ильича и сам прервал затянувшуюся паузу: — Да, я немного «перехватил». Не паникую, не стажируюсь в санаториях, не трепещу перед будущим… — Его щеки потемнели от прихлынувшей крови, губы конвульсивно дрогнули. — Служить на атомных лодках в моей должности — не малина. Так или иначе, а рискуешь. — Он поднял тяжелые сероватые веки, глубоко вздохнул, рывком освободил ворот. — А летчик не рискует? А водолаз? А ученый-атомщик? Рискует даже человек вашей профессии, если он не прячет голову под крыло и не мурлычет трусливую песенку… — Теперь становилось ясней, что смутное предчувствие опасности не покидает Лезгинцева. Внезапная откровенность подействовала удручающе на Ушакова, ему не хотелось отвечать с той же искренностью и прямотой.

— Самое гнусное, меня прижаливают… — Из пересохших губ Лезгинцева сорвалось ругательство. — Вы можете представить, каково было мне. Вы знаете, что такое наши эскулапы. Вначале, еще достраивался корабль, меня хотели заменить. Появился фертик с двумя бляхами, пофыркал, пофыркал, смотался. Слава аллаху, не пришелся по вкусу нашему Владимиру Владимировичу. Хотели меня шугануть в Ленинград, почетно, за зеленое сукно у настольной лампы. Если бы для карьеры — лучшего не придумать. Моя женушка ястребом взвилась — уедем и уедем, от гагар, от тюленей, от «бэров», конечно, в первую очередь. Потом эта история с мордатым соблазнителем. Если бы даже она утекла с ним, не погнался бы. Я подводник, а не стайер… Вот откуда у меня экзема — от закулисных охов и ахов. Предупреждаю по-братски, не вздумайте и вы меня прижаливать. Подумаешь, сыграть в ящик! Девять десятых отчаянных хлопцев конницы Буденного и то на погосте. Когда-нибудь нужно отбрасывать сандалии…

По трансляции передавали справку о приближающейся цели — наступало рабочее утро.

«Берингов пролив впервые обнаружен и пройден на парусном судне казаком Дежневым в тысяча шестьсот сорок восьмом году, — говорил Стучко-Стучковский, — за восемьдесят лет перед экспедицией Витуса Беринга, русского флотского офицера, посланного Петром Первым для разведки пролива между Сибирью и Америкой. Построенный в Нижнекамчатске «Святой Гавриил» прошел проливом в Чукотское море до широты шестьдесят семь градусов восемнадцать минут. Сподвижниками Беринга были Чириков и Шпанберг. Исследования продолжались до тысяча семьсот сорок первого года. Русские открыли пролив, названный именем Беринга, острова Святого Лаврентия и Диомида, остров Укамок, группу Евдокеевских островов, часть Алеутских и Командорские острова….» Дальше продолжались сведения не только исторического, но и практического характера, и желающие приглашались к свежей карте и детальной справке, вывешенным штурманской службой.

Где бы ни находился командир, он мог разговаривать по внутренней связи с любым отсеком. Это его преимущество.

— Штурманским электрикам быть внимательными, подходим к месту. — Волошин принимает сообщение штурмана об отрепетовании его команды и ждет. Его внимание не рассеивается, хотя по стойкой привычке он мысленно прощупывал световые точки центрального поста, и перед ним выстраивались, как по ранжиру, действующие боевые службы.