— Виконт де Канб! — вскричал молодой путешественник.

— Ага! Имя это поражает вас! Вы, может быть, случайно знаете его?

— Он очень молод? Почти ребенок?

— Лет семнадцать или восемнадцать, не более.

— Белокурый?

— Да.

— С большими голубыми глазами?

— Да.

— Он здесь?

— Вот тут.

— И вы говорите…

— Что он переодет в женщину, как вы теперь, сударыня, — в мужчину.

— А зачем он приехал сюда? — спросил путешественник с живостью и смущением, которые становились все сильнее по мере того, как Ковиньяк, напротив, становился все воздержаннее на жесты и все скупее на слова.

— Он уверяет, — сказал Ковиньяк, останавливаясь на каждом слове, — он уверяет, что один из его друзей назначил ему здесь свидание.

— Один из его друзей?

— Да.

— Дворянин?

— Вероятно.

— Барон?

— Может быть.

— А как зовут его?

Ковиньяк призадумался; в уме его вдруг возникла хитроумная мысль и произвела в нем заметный переворот.

«Ого, — подумал он, — славный может быть улов!»

— А как его зовут? — повторил путешественник.

— Позвольте, — сказал Ковиньяк, — позвольте… Имя его кончается на «оль».

— Каноль! — закричал незнакомец, и губы его побледнели. Черная маска страшно обрисовалась на матовой белизне кожи.

— Точно так, господин де Каноль, — сказал Ковиньяк, внимательно следя за переменами на видимых частях лица и во всем облике незнакомца, переменами, которые он сам же и вызвал. — Господин де Каноль, точно, как вы сказали. Так вы тоже знаете господина де Каноля? Да вы, похоже, знаете весь свет?

— Полно шутить, — отвечал незнакомец, дрожавший всем телом и готовый упасть в обморок. — Где эта дама?

— Вот здесь, в этой комнате, третье окно отсюда, с желтыми занавесками.

— Я хочу видеть ее!

— Ого, неужели я ошибся? — сказал Ковиньяк. — Неужели вы тот господин де Каноль, которого она ждет? Или господин де Каноль не этот ли молодец, который скачет сюда в сопровождении лакея-франта?

Молодой путешественник так наклонился к окну кареты, что по неосторожности разбил стекло и порезал себе лоб.

— Он, точно он! — закричал юноша, даже не замечая, что на лбу его выступила кровь. — Ах я несчастная! Он опять увидит ее, я погибла!

— Ага! Теперь вы доказали, что вы женщина!

— Так они назначили свидание!.. — воскликнул молодой человек, ломая руки. — О, я непременно отомщу им!..

Ковиньяк хотел еще пошутить, но молодой человек повелительно махнул рукой, а другою снял с себя маску. Перед спокойным взором Ковиньяка появилось бледное негодующее лицо Нанон.

— Здравствуйте, сестричка, — сказал Ковиньяк Нанон, невозмутимо подавая ей руку.

— Здравствуйте. Так вы узнали меня?

— В ту же минуту, как увидел вас; мало было спрятать лицо, следовало еще прикрыть это прелестное родимое пятнышко и жемчужные зубы. Ах, кокетка, если вы думаете скрываться, так надевайте маску, которая бы скрыла вас полностью, но вы этого не сделали… et fugit ad salices…[6]

— Довольно, — сказала Нанон повелительно, — поговорим серьезно.

— Я и не прошу большего; только говоря серьезно, можно устраивать выгодные дела.

— Итак, вы говорите, что виконтесса де Канб здесь?

— Собственной персоной.

— А господин де Каноль уже вошел в гостиницу?

— Нет еще, он сходит с лошади и отдает поводья лакею. Ага! Его увидали и оттуда! Вот растворяется окно с желтыми занавесками; вот показывается головка виконтессы! Спрячьтесь, сестрица, или все погибнет!

Нанон отпрянула вглубь кареты и судорожно сжала руку Ковиньяка, который смотрел на нее с отеческим состраданием.

— А я ехала к нему в Париж, — сказала Нанон, — всем рисковала, чтобы видеть его!

— Ах, вы приносили жертвы, сестрица! И ради кого? Такого неблагодарного! По правде говоря, вы могли бы получше распорядиться вашими благодеяниями!

— Что они станут говорить теперь, когда они вместе? Что станут делать?

— Честное слово, дорогая Нанон, не знаю, что и отвечать вам на этот вопрос. Проклятие! Думаю, что они будут говорить о своей любви…

— О, этого не будет! — вскричала Нанон с бешенством, кусая свои ногти, гладкие, как слоновая кость.

— А я, напротив, думаю, что это будет, — возразил Ковиньяк. — Фергюзон получил приказание никого не выпускать из комнаты, но ему позволено впускать туда всех. В эту самую минуту, вероятно, виконтесса и барон де Каноль обмениваются друг с другом самыми милыми и нежными приветствиями. Ах, Нанон, вы слишком поздно взялись за ум.

— Вы так думаете? — сказала она с выражением иронии, ненависти, хитрости. — Вы так думаете? Хорошо, садитесь со мной, жалкий дипломат.

Ковиньяк повиновался.

— Бертран, — продолжала Нанон, обращаясь к одному из лакеев, — вели кучеру повернуть потихоньку и ехать в рощицу, которую мы видели при въезде в селение.

Потом она повернулась к брату и прибавила:

— Там удобно будет нам переговорить?

— Очень удобно, но позвольте и мне принять некоторые меры предосторожности.

— Извольте.

Ковиньяк дал знак: за ним отправились четверо из его людей, которые слонялись вокруг гостиницы и тихонько переговаривались, напоминая разнежившихся на солнце шершней.

— Прекрасно сделали, что взяли их с собой, — сказала Нанон, — и послушайте меня, возьмите-ка лучше человек шесть, и мы сможем наделать тем двоим хлопот.

— Хорошо, — отвечал Ковиньяк, — мне только этого и нужно.

— В таком случае вы будете совершенно довольны, — отвечала Нанон.

Карета повернула и увезла Нанон, которая вся горела, и Ковиньяка, по-видимому хладнокровного и спокойного, но решившегося внимательно выслушать предложение своей сестры.

Между тем Каноль, услышав радостный крик виконтессы де Канб, бросился в дом и вбежал в ее комнату, не обратив никакого внимания на Фергюзона, который торчал в коридоре и преспокойно пропустил Каноля, потому что не имел на его счет какого-то особого приказа, а впускать позволено было всех.

— Ах, барон, — вскричала виконтесса, увидав его, — входите скорее, потому что я жду вас с особенным нетерпением!