– Почему?

– Потому что сегодня ночью лучше говорить о святых вещах, – заметил с достоинством Касс, местный кузнец, который мимоходом бросил взгляд наверх, туда, откуда доносились стоны, но другой, молодой парень с воспаленными, вдруг забормотал неожиданно:

– У кургана есть уши, и курган все слышит…

– Курган? Ты имеешь в виду тот самый холм у дороги?

И снова молчание воцарилось в зале.

Фрейга повернул голову и внимательно посмотрел на проповедника.

– Они убивают в честь Одина, – зазвучал его мягкий голос, – прямо на камнях, что лежат за курганами. Но что зарыто в самих курганах – не знает никто.

– Бедные язычники, не ведающие благодати, – запричитал с грустью старый отец Егиус.

– А алтарный камень у нас в часовне тоже из кургана, – добавил вдруг мальчик по имени Джильберт.

– Что?

– Закрой рот, – грубо вмешался кузнец. – Он хочет сказать, сэр, что мы взяли один из камней среди тех, что лежали за курганом, большой такой, знаете ли, кусок мрамора, и отец Егиус освятил его – в этом ведь ничего дурного, правда?

– Да, прекрасный получился алтарь, – сказал отец Егиус, кивая в знак согласия головой и улыбаясь, но не успели отзвучать его слова, как вновь из комнаты наверху послышался стон. Старик склонил голову и быстро зашептал молитвы.

– Да и вам следовало бы помолиться, – сказал Фрейга, глядя на чужака-проповедника. И тот покорно склонил голову и тоже начал произносить какие-то священные слова, время от времени поглядывая искоса на графа.

В огромном замке киип тепло было только у камина, поэтому на ночь никто никуда не ушел, и заря застала почти всех у очага: отец Егиус трогательно свернулся калачом, как маленькая состарившаяся полевая мышь в зарослях тростника, чужак же проповедник разлегся в углу, сложив руки на огромном животе, граф Фрейга лежал так, будто упал навзничь, неожиданно пораженный ударом врага в смертельном бою. Его люди сгрудились вокруг него, постоянно вскрикивая во сне или непроизвольно вздрагивая. Фрейга проснулся первым перешагивая через спящих, он направился прямо к лестнице, ведущей к комнате, расположенной наверху.

Повитуха Ранни встретила его в небольшой прихожей, в которой несколько девушек спало вповалку вместе с собаками на сваленных в кучу овчинах.

– Нет еще, граф, – сказала повитуха.

– Но уже две ночи прошло, – без всякого почтения произнесла женщина. – Ей трудно, надо же и отдохнуть когда-нибудь?

Фрейга повернулся и начал тяжело спускаться вниз по скрипучим ступеням. Он чувствовал превосходство повитухи, и это тяжелым грузом легло на его плечи. Весь прошедший день лица женщин замка были серьезны, сосредоточены, и никто из них не обращал на графа никакого внимания. он был выброшен из их мира, выставлен на холод и поэтому потерял в этой жизни всякое значение. И ничего он не мог поделать с этим. Граф подошел к дубовому столу, сел, положил свою голову на руки и стал думать о Галла, своей жене. Ей исполнилось всего семнадцать, а поженились они десять месяцев назад. Он думал о ее круглом белом животе. Фрейга пытался представить лицо жены, но у него ничего не получалось, и только привкус бронзы во рту усиливался с каждым мгновением. «Дайте поесть!» – взревел граф и со всей силой ударил кулаком по столу – весь замок проснулся в одно мгновение, словно рассеялись последние чары предрассветных часов. Забегали вокруг мальчики-слуги, залаяли и заскулили псы, меха тяжело задышали на кухне, мужчины стали потягиваться и сплевывать на еще не потухший огонь. Граф продолжал сидеть за столом, закрыв свою голову руками.

Женщины по одной, а иногда по двое, начали спускаться вниз, чтобы погреться немного у камина, а заодно и перекусить чего-нибудь. Их лица были по-прежнему суровыми, и они говорили только друг с другом, не обращая внимания на мужчин.

Снег перестал, а ветер продолжал по-прежнему дуть с гор, наметая огромные сугробы, и был он таким жестким, холодным и жгучим, что, казалось, стоит только глубоко вздохнуть – и тебя полоснет по горлу острым ножом.

– А почему все-таки слово Божье не достигло ушей этих безбожников, приносящих овец в кровавую жертву своим идолам? – это был голос толстобрюхого проповедника, который обратил свою речь к отцу Егиусу и парню с воспаленными глазами по имени Стефан.

Они молчали, не зная, что ответить важному гостю, ибо не были уверены в том, значение слова «жертва».

– Они убивают ведь не только овец, – осторожно начал отец Егиус.

– Что правда, то правда, – улыбнулся Стефан и закивал головой.

– Что вы имеете в виду? – голос чужака был строгим и требовательным. Отец Егиус явно струсил слегка и поэтому примирительно добавил:

– Они убивают еще и коз.

– Овцы, козы – какая разница? А откуда вообще взялись эти язычники? Почему им позволено жить здесь, в христианском мире?

– Да потому что народ этот жил здесь всегда, – недоумевал старик-священник.

– И вы даже не попытались обратить их в истинную веру?

– Кто? Я?

Это была хорошая шутка – и все представили на мгновение, как маленький священник с трудом карабкается по горным тропам, дабы обратить язычников в христианство – дружное веселье на какое-то время воцарилось в холодном зале. не страдая тщеславием, отец Егиус все-таки почувствовал себя задетым и поэтому сказал с чувством ущемленного достоинства:

– У гор, сэр, есть свои боги.

– Вы хотите сказать идолы, дьяволы или, как вы там его называли? Одн, что ли?

– Тихо, проповедник, – неожиданно вмешался в спор граф. – неужели так необходимо произносить это имя? Разве вы забыли свои молитвы?

После этого тон чужака не был уже столь надменным. Стоило только графу дать волю своим чувствам, и чары гостеприимства тут же улетучились, а лица людей стали суровыми и утратили былую угодливость и почтительность. Правда, этой ночью проповеднику вновь дали лучшее место в углу у самого огня, но сидел он уже как-то съежившись и не осмелился вытянуть колени поближе к теплу.

В эту ночь уже никто не пел. Мужчины разговаривали между собой вполголоса, смущенные мрачным молчанием Фрейга. Тьма по-прежнему продолжала ждать чего-то, стоя за их спинами. Ни звука кругом, кроме воя ветра снаружи и стонов женщины, доносившихся из верхней комнаты. весь день она молчала, но теперь, ночью, роженица вновь начала стонать и кричать от боли. Графу казалось невозможным, что жена его еще способна кричать. она была такой маленькой, такой слабой, совсем еще девочкой, разве тело ее могло вместить такую боль?. «Да что же они ничего не могут сделать, там, наверху! – не выдержал, наконец, Фрейга. – Отец Егиус! Дом этот явно проклят!»

– Я могу только молиться, сын мой, – ответил в испуге старик.

– Ну так молись! У алтаря лучше всего!

С этими словами он вышел вместе с отцом Егиусом во тьму, холод и пошел через весь двор к часовне. Через некоторое время граф вернулся совершенно один. Старик-священник пообещал всю ночь провести в молитвах, стоя на коленях у небольшого очага в маленькой келье, что расположена была сразу за часовней. У большого же камина не спал еще только чужак-проповедник. Фрейга сел на каменную плиту рядом с огнем и долго не произносил ни единого слова.