— Ты это серьезно?

— Я так же серьезен, как была серьезна ты в тот момент, когда мне это сказала по телефону.

— Надеюсь, в следующую секунду ты не скажешь мне, что у тебя нет настроения, и не уйдешь гулять по ночному городу.

— Советую тебе вспомнить эту фразу, когда ты не будешь отвечать на мои звонки.

Афина забралась под одеяло и, несмотря на мой протест, тесно прижалась ко мне мохнатым боком. Я еще раз мягко попыталась оттолкнуть ее, но безрезультатно.

— Что это она делает? — полюбопытствовала я.

Вивиан закурил и посмотрел на меня.

— Ну как же. Это кошка врача. Она проверяет, хорошо ли ты себя чувствуешь. Она думает — все ли у тебя в порядке? Ведь пару минут назад ты так громко кричала. Кстати, тут отличная акустика.

Я рассмеялась.

— Это ты к тому, что в следующий раз мне надо играть в партизана, или к тому, что твоя консьержка знает твоих женщин не только в лицо, но может узнать и по голосу?

— Я это к тому, что закончился диск, и ты можешь поставить что-нибудь еще, но только не делай слишком громко — проснутся соседи. Те, что еще не проснулись.

Я подошла к музыкальному центру и нажала на кнопку перемены диска.

— Давай поставим на режим shuffle и посмотрим, какая будет песня, — предложила я.

— Давай, — согласился Вивиан.

Диск почти неслышно зашуршал, и через несколько секунд из колонок послышались первые аккорды «In Your Room».

— Люблю эту песню, — сказала я.

— Это песня про нас с тобой.

— Почему ты так решил?

— Как ты думаешь, о чем она?

Я вернулась в кровать и оттеснила Афину, которая успела занять нагретое мной место на подушке.

— О любви?

— Да. О больной любви. Знаешь, такой, на грани сумасшествия. О том, что иногда тебе так хорошо, что ты понимаешь: это сломается, а потом закончится. И ты думаешь, что умрешь, но ты не умираешь. Остается только боль. Словно ты попал в какой-то порочный круг, и понятия не имеешь, как из него выбраться.

— Разве такая любовь не имеет права на жизнь?

— Какая разница, имеет или нет, если в конце остается боль?

Мне не хотелось продолжать этот диалог. Отчасти потому, что я знала, чем он закончится. Отчасти потому, что у меня оставались сомнения в том, каков будет его финал. Я потрепала лежавшую рядом кошку за ухом.

— Откуда она у тебя?

— Из Штатов. Я ездил в отпуск, снимал дом рядом с океаном. И однажды вечером заметил, что она пришла и села на крыльцо. Я вынес ей еду, а потом она стала навещать меня регулярно. И я подумал — а почему бы не взять ее к себе? Пригрел, откормил и вычесал. Когда пришло время возвращаться, я решил взять ей с собой. Посмотри, какая красавица, ангора.

— До этого у тебя не было кошки?

— Нет. У Афродиты была на них аллергия.

Я посмотрела на него, и он покачал головой, вероятно, подумав о том, что сказал лишнее.

— Кто такая Афродита?

— Женщина, которая убила во мне последнюю надежду на то, что в жизни бывает счастье. Но это уже не важно. — Он затянулся сигаретой в очередной раз и снова посмотрел в потолок. — Ты знаешь, Изольда, я все мучаю себя одним-единственным вопросом: что я чувствую к тебе? И у меня нет ответа на этот вопрос. Я просто не знаю, что это за чувство.

— Оно гнусное и темное? — усмехнулась я.

— Я не знаю. У него столько граней, столько оттенков, что мне иногда кажется, что я сошел с ума, ведь люди не могут испытывать такие противоречивые чувства к одному и тому же человеку. Я думаю, и думаю, и думаю… и я не знаю, что мне делать, я застрял между двумя мирами. Между своим привычным миром и другим, в который я ступал только два раза, но ничего хорошего это мне не приносило. И я знаю, что мне когда-нибудь все же придется выбрать.

Я не ответила. Мне вспомнились мои недавние размышления. И на самом деле, когда-то нам придется сделать выбор. Никто не сделает его за нас. Я думала о Саймоне, о том, как самые сложные вещи оказывались до боли простыми, когда я была рядом с ним. О том ощущении первозданной чистоты, нежности, преданности, детской откровенности, которое так и манило к себе, не могло не манить, ведь оно должно было заполнить что-то в душе, завершить какую-то картину, что раньше была неполной. Потом это ощущение пропало бы. Но Саймон этого не понимал, да и не мог понять — осознание некоторых вещей приходит к нам со временем. О них нельзя рассказать, потому что человек должен познать их сам. Должен попробовать, принять или оттолкнуть, встретить еще раз, восхититься, разочароваться и снова отправиться дальше.

А Вивиан уже понимал. Мы пришли к этому разными дорогами, но сейчас стояли рядом. Мы уже наигрались в эти игры, не боялись быть честными с самими собой. В прошлом остались ненужные разговоры о чувствах и выяснения отношений. Мы шли себе спокойно по жизни, занимаясь своими делами, встречались с мужчинами и женщинами, получая от этого удовольствие. И, как зеницу ока, хранили тот кусочек души, в котором было темно, так темно, что никто и никогда не осветил бы его — да и не рискнул бы, потому что не знал, что там находится. В этом кусочке души жило одиночество. Не то одиночество, которое заставляет заламывать руки и страдать. Самое страшное на свете одиночество — то, которое люди выбирают сами. Когда-то они устают от боли, которую им причиняют другие, и закрывают это одиночество внутри себя. И, сколько бы мужчин и женщин мы ни встречали, сколько бы любовников и любовниц у нас ни было, оно остается неприкосновенным.

Но иногда — очень редко, но такое случается — мы встречаем людей, которые похожи на нас. Точнее, мы разные, разные, как небо и земля — но от этого похожи еще больше. Между нами, еще незнакомцами, устанавливается крепкая связь. Наше одиночество просыпается, вырывается на волю и начинает метаться, не зная, что делать и куда идти. Это одиночество заставляет нас уходить из дома по ночам, возвращаться под утро с улыбкой на губах и колотящимся сердцем, заставляет срываться посреди рабочего дня, брать билет и ехать в другой город, мять простыни, кричать, а потом шептать, потому что срывается голос, и кричать уже невозможно.

Это одиночество заставляет нас сбрасывать звонки, отключать телефон, а потом с замиранием сердца снова включать его и смотреть на экран, ожидая входящих сообщений. Мы встречаемся, сходим с ума, расстаемся, впадаем в депрессию, снова встречаемся, доводим друг друга до отчаяния, до нервного срыва, до такого состояния, когда меркнет все вокруг, когда останавливается время, и когда уже ничего не имеет значения, кроме того человека, который сейчас находится рядом с тобой. И мы знаем, что это когда-нибудь закончится. Но одна только мысль об этом заставляет нас пускаться в путешествие по этому кругу с новыми силами. Мы не можем долго находиться рядом друг с другом. Но далеко друг от друга мы тоже не можем существовать. Кто-то испытывает нас на прочность. И мы раз за разом проваливаем этот экзамен.