Лунный свет, подернутый алой, как будто кровавой дымкой, напомнил ему фразу из Откровения Иоанна Богослова насчет того, что луна сделалась как кровь.

Жак открыл один из магических ящиков Симоны — огромный ящик, разрисованный звездами, солнцами, лунами и каббалистическими знаками. Он подошел к хозяйке с ворохом кричаще-яркой одежды и стал ее одевать. Плащ на плащ, слой за слоем, один под другим, один в другом — как те деревянные куклы-матрешки, которые продаются в сувенирных лавках в странах третьего мира. Симона стояла с отрешенным лицом, пока Жак ее одевал. Дамиан подумал, что Симона умеет работать на публику не хуже его самого, а может быть, даже лучше. Но почему они оба так озабочены этой гипотетической «публикой», ведь на них, кроме Бога, никто не смотрит? Он уже собирался задать этот вопрос вслух, но Симона как будто прочла его мысли.

— Дамиан, Дамиан, — проговорила она. — Ты так долго служил Мамону, что давно потерял свой путь. На самом деле ты ведь не веришь в силы света и тьмы, я права?

Он не ответил. Он уже очень давно пришел к компромиссу между верой и неверием. Вера — божественный дар. Если Господь обделил его этим даром, то теперь, как ни тщись, ты его все равно не получишь — ни благочестием, ни высокой моралью. Если что-то тебе не дано, то оно не дано.

— Так что поверь мне на слово, Дамиан, здесь рядом есть одно существо, и нам сейчас предстоит захватить его и заставить служить нашим целям. Это бывший принц Пратна. Насколько я знаю, он умер, когда красивая женщина из вампиров откусила ему пенис и выпила его кровь. Он превратился во фи красу, чудовище, запертое между мирами живых и мертвых, между жизнью и смертью. Он умер позорной и страшной смертью, и поэтому он не может ни упокоиться, ни должным образом возродиться в ином воплощении.

— И ты веришь в эту бредятину?

— Я это видела.

— Но не на самом деле. Может быть, ты это видела в трансе... но не в реальности.

— Ладно, можешь не верить, — сказала Симона. — Главное, чтобы ты мне помогал. Ты привез, что я тебя просила? Давай мне кувшин.

Дамиан пожал плечами и достал из чемодана тяжелый каменный кувшин. Как просила Симона, он заранее испражнился в кувшин и запечатал его левой рукой, прочитав ритуальную формулу.

— Чувствую себя идиотом, — заявил он. — Тащусь посреди ночи в горы, сру в кувшины, якшаюсь с ведьмами.

— Просто дай мне кувшин, без комментариев. Фи красу питаются человеческими испражнениями. Это фиксированный ритуал обмена. У тебя есть, что нужно ему... у него есть, что нужно тебе. Черная магия не отворачивается с презрением от функций тела и выделений человеческого организма, как это ваше христианство, в котором, кстати, присутствует каннибалический ритуал поедания плоти Бога.

Она подошла к нему и отобрала кувшин. Поднялся ветер.

— Это создание, которое нам предстоит захватить, — продолжала она, — умерло в погоне за Тим-ми Валентайном. Ты понимаешь, о чем я? Все, что было в нем человеческого, этого больше нет. Осталась только злость. Негасимая ярость. Нам нужна эта ярость, но чтобы заполучить ее, нужно ее напитать. Из чего вытекает необходимость, как ты выражаешься, срать в кувшины. — Бред сивой кобылы. Но Симона излагала это все с таким видом, как будто втолковывала ребенку, что буква "А" это "А". Для Дамиана это была полная чушь, но он видел, что Симона относится к этому очень серьезно. В ее глазах не было смеха. Разве что только безумие. В свете кровавой луны ее глаза отливали красным.

— И все же это не согласуется с тем, что мы знаем о потустороннем мире, о жизни после смерти... — начал было Дамиан, но Симона не дала ему договорить, зайдясь хриплым ведьминским смехом.

— Когда же вы, люди, научитесь различать метафору и реальность? — сказала она, отсмеявшись. — Неужели ты думаешь, что мы в состоянии понять сверхъестественный мир и описать его в наших, смертных понятиях? Какой вздор. Культура, в которой мы выросли, она навсегда остается с нами — даже после смерти. Чудовища, пожирающие дерьмо, вампиры, даже ваши ангелы и черти — это все существа, порожденные нашим собственным подсознанием, ты согласен? Или ты обвинишь меня в ереси мирского гуманизма?

Ветер вздохнул, погнал по склону прутики и сосновые шишки.

Симона нарисовала на земле белый круг — негашеной известью. С внешней стороны круга расположила четыре буквы непроизносимого имени Бога, а внутри начертила пентаграмму.

— Богохульство, — прошептал Дамиан. Она пропустила его замечание мимо ушей, зато Жак небрежным жестом — как капельдинер в театре — пригласил его войти в круг и занять определенное место. Дамиан открыл было рот, но Жак приложил палец к губам. Потом он надел на голову Дамиану бумажную тиару и отошел на свое место в круге!

Все это время Симона что-то бормотала себе под нос — невразумительный набор слов, из которых Дамиан сумел разобрать только одно или два. То ли это был какой-то иностранный язык, то ли просто бредятина, подумал он. Голос Симоны стал громче. Ветер стих. Из леса выполз туман, подкрашенный красным. Словно в прожилках крови. Дамиан почувствовал чье-то незримое присутствие... ощущение было сродни тому, что он испытывал в детстве, в церкви... соприкосновение с силой Господней... только теперь в этом соприкосновении было что-то грязное и непристойное. По рукам и ногам побежали мурашки. В шепоте ветра явственно различались слова. Ветер нес с собой запах — как в туалете, когда кто-то забыл спустить унитаз. Дамиан попытался закрыть нос рукавом рясы, но ветер ударил его в лицо. Что шептал ветер? Дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо мудачье дерьмо дерьмо дерьмо.

Ну вот, у меня уже слуховые галлюцинации.

Господь Бог ест дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо мудачье дерьмо дерьмо дерьмо. Иди ко мне Дамиан иди ко мне есть дерьмо есть дерьмо дерьмо дерьмо.

Это что — колдовство Симоны? Заражение ветра синдромом Туретта в запущенной стадии? Ветер дул рывками. Симона поставила кувшин с экскрементами в шляпную коробку и выдвинула коробку за пределы круга. Потом достала какой-то пузырек с вонючим маслом и принялась поливать им кувшин.

— Мы подсадим его на масло, — объяснила она. — Он должен знать своего хозяина.

Жак зажег угли в жаровне. Бросил в пламя какие-то травы. Потом зажег две тонкие свечи и вручил одну Дамиану. Дамиан вдруг понял, что ему страшно, и ему это очень не понравилось.

— Только не паникуй! — прошипела Симона, уловив его настроение. — Сейчас нельзя паниковать! Подумай о налоговой инспекции! Подумай о правительственном расследовании и о своем секс-скандале и делай, что я говорю!

Свеча дрожала в руках Дамиана. Ветер выкрикивал непристойности. Голос ветра был хриплым и яростным — скрипучим голосом старика. Дай мне дерьмо дай мне дерьмо дай мне дерьмо дерьмо дерьмо...

— Пратна! — закричала Симона, вскинув руки над головой. — Тварь между мирами... раб своей похоти... иди ко мне... иди к маме.

И тут Дамиан услышал его — это невидимое существо. Ветер затих, и в тишине раздалось утробное урчание... или скорее влажное бульканье... едва различимое, еле слышное... такой звук могла бы издавать улитка, будь она размером с человека, ползущая по асфальту шоссе к границам магического круга. Не это была не улитка. Теперь Дамиан видел... это была человеческая голова. Кожа — в пятнах гангрены, губы наполовину сгнили. Из ноздрей на дорогу льется зеленоватая слизь. Голова продвигалась вперед, отталкиваясь от асфальта языком. Стертый язык был весь в язвах. Следом за головой тянулись спутанные в клубок внутренности. Они извивались, как змеи. Пищевод стоял вертикально и поворачивался туда-сюда, как перископ. Существо изрыгало ругательства исключительно на фекальную тему — с аристократическим британским акцентом, который никак не вязался с азиатскими чертами лица.