Ничего не изменилось. Под одним окном — голый стол, под другим — газовая плитка с баллоном. У противоположной стены — железная койка, в дальнем правом углу — старый платяной шкаф. Разве что паутины поприбавилось и пыли.

Снаружи раздалась игривая нестерпимо громкая трель иволги. И тут же вопль драной кошки в том же исполнении.

Когда Гулливер вернулся в Англию из страны лилипутов, люди казались ему огромными, и он очень боялся, как бы кто-нибудь не растоптал его ненароком. Нечто подобное ощущаю теперь и я.

Как они вообще могут жить в адской чехарде ослепительных красок и находить в этом удовольствие? Долго я ещё, наверное, не отважусь высунуть нос на улицу до наступления сумерек. Хотя чёртовы гуманоиды даже сумрак умудрились изуродовать: ночь гремит, полыхает, жжёт. Одно спасенье — тёмные очки. Или тонированные стёкла Карининого автомобиля.

Но есть кое-что, от чего даже и очки не спасают. Бессмысленно огромные пространства, бессмысленно огромные толпы… Семь миллиардов гуманоидов! Уничтожь миллион — и никто не заметит. Это сводит меня с ума. Там, в нашей крохотной мути, я был одной четвёртой частью человечества. Теперь я — одна семимиллиардная. Ноль. Ничто. Никто.

Сам удивляюсь, как я мог испытывать на том свете приступы клаустрофобии. Теперь ударился в иную крайность (агорофобия, напоминаю, не только боязнь перейти открытую площадь по прямой, это ещё и страх перед людскими скоплениями).

Одежда — и вовсе верх кретинизма. Июнь, жара, а они утепляются. Голыми им, видите ли, разгуливать неприлично. Можно подумать, они напяливают шмотки из стыдливости! При чём тут стыдливость, если главный наш срам, лицо, ничем не прикрыт? Прав был Максимилиан Волошин: одежда — вроде государственной тайны. Пока не засекретишь какой-нибудь орган, на него никто и внимания не обратит! Одежда, если хотите знать, орудие разврата. И трёт вдобавок. Не знаю, к ноябрю я, возможно, пересмотрю свою точку зрения, а пока…

Шевелюры, причёски — тоже дикость. Как говаривал наш облучённый и поэтому лысый военрук: волосня — плацдарм для насекомых. К счастью, нынешняя мода позволяет мужчинам брить голову, что я и проделываю дважды в день. Брови, правда, щажу. Скрепя сердце.

До сих пор не знаю, как относиться к Лёхиным фантазиям относительно происхождения человечества от бракованных андроидов, но что свалка — то свалка. Как ещё назвать сборище ущербных ненужных существ, сброшенных как попало в беспорядочную груду, именуемую городом? Одно только немыслимое количество их уже наводит на подобную мысль. И брак, брак, сплошной брак! Кто выше, кто ниже, кто толще. Вдобавок почти у всех болезненная страсть наносить себе повреждения: прокалывают уши, щёки, носы, лишая себя тем самым единственной возможности вырваться из этого ада. О татуировках вообще умолчу.

И тем не менее сходство с лицензионными — поразительное. Я даже не о внешних чертах, я о поведении. Так сказать, не о железе, но о программе. Включил телевизор, а там десантники боевые навыки шлифуют. Если не брать во внимание экипировку, один к одному! Не вынес знакомого зрелища, принялся щёлкать пультом. И на всех каналах то же самое: зачистки, гранаты, огнемёты… А хуже всего художественные фильмы, где эту дрянь ещё и пытаются облагородить… Видишь трупы? Здесь прошёл положительный герой. Романтика смертоубийства. Занятие настоящих мужчин, для которых совесть не помеха. А преступление во имя Отечества у них называется подвиг.

Содрогнулся и выключил. Навсегда.

Внезапное моё возвращение застало Карину Аркадьевну врасплох и, пожалуй, потрясло. Кроме шуток. Примчалась на дачу, забрала в особняк (глаза пришлось снова залепить), вызвонила знакомого травматолога.

— Бедный Володечка… — с преувеличенным ужасом, говорила она. — Как же это вас угораздило?

В мизинец мне засадили штифт. Вернее, не в сам мизинец, а в ту косточку, к которой он крепится. В любом случае на роль фальшивого андроида я уже не гожусь. Увы.

* * *

Всё выглядело так же, как в прошлый раз: мы сидели в той же гостиной и пробавлялись тем же «Куантро», разве что электрошокера на толстой стеклянной столешнице не наблюдалось. Свет был приглушён, шторы задёрнуты.

— Да-а, угораздило вас, Володечка… — в который уже раз с горечью повторила Карина и тут же взглянула на меня с любопытством. — Вы в самом деле его ударили?

— Вот, — сказал я, предъявляя загипсованную правую кисть. Фужер я держал в левой.

— До этого дрались когда-нибудь?

— Нет.

— Удивительно!

— А что мне оставалось? — взорвался я. — Лежать в футляре и не высовываться?

— Лежать в футляре и не высовываться, — подтвердила она. — Это их разборки, поймите! Их, а не наши… Вас не для того покупали в конце-то концов! Представьте: приобрели вы утюг, а он возьми да и прими участие в семейной склоке…

— Чего тут представлять? — буркнул я. — Так обычно и случается…

Карина Аркадьевна свела нарисованные брови, должно быть, хотела рассердиться, но, посмотрев на меня, невесело рассмеялась.

— Ох, Володя-Володя… Ну и что мне теперь с вами прикажете делать? Я-то думала, у меня с Алёшенькой будут проблемы, а за вас даже и не беспокоилась… Как он, кстати?

— Лёха?.. Раньше барахлил, теперь исправен. Обмылок его переводом в другую муть оформляет…

— Ну вот видите? Уж на что, казалось бы, неуёмный…

— И всё-таки! — упрямо перебил я её. — Что это было? То, чем я там занимался.

— Не знаю, — сказала она.

— Даже вы?

— Даже я.

Опечалилась, тронула губами край фужера.

— Месяц… — произнесла она со вздохом. — Ну что такое месяц?

Неужели я пробыл там всего месяц? Мне казалось, месяца три как минимум…

— Сто пятьдесят тысяч… — продолжала мыслить вслух Карина. — Ладно, округлим до двухсот… Удвоим — всё-таки, как ни крути, серьёзная производственная травма… Утроим… — Она усмехнулась. — В связи с вашим героическим участием в боевых действиях… Итого, шестьсот. Ну и что это по нашим временам? Однокомнатка на окраине? Не пенсию же вам, согласитесь, назначать…

— На мне ещё долг висит, — напомнил я.

— Ничего уже на вас не висит, — отрубила она. — Живите спокойно.

— Меня правда тогда искали? — спросил я, испытующе глядя ей в глаза.

— Тогда — да, — спокойно отозвалась Карина Аркадьевна. — Теперь — нет. Понимаете, Володенька, я чувствую себя несколько перед вами виноватой. Но мне действительно казалось, что уж год-то вы точно продержитесь. А теперь… Я, конечно, могу помочь вам с трудоустройством, но…

— Может, вам сторож требуется? На даче… — подсказал я.

Карина Аркадьевна улыбнулась.

— Вы же сами знаете, что нет. Дача мне нужна для других целей…