Не смог Чупров отказать бывшему асу. И слетать согласился, и сам же загрузил самолет.

После взлета пятнадцать минут они летели строго на север, пока не выскочили на Тунгуску. Над ней сломали прямую линию полета и взяли курс на Нойбу. Чупров отметил: чисто стало над тайгой, не то что в декабре. Воздуху много. Значит, прибавился день. В декабре солнце в эти часы цепляло горизонт, а сейчас между капотом самолета и солнцем уже образовался просвет, и в этот просвет наплывала, будто проявляясь на фотобумаге, нойбинская Верблюд-гора, хотя до нее было еще около ста километров. «Хорошая погода стоит, – подумал Илья. – Видимость – миллион на миллион. Солнышко к лету покатилось».

Лунев не шелохнувшись сидел на бревнах, поджав под себя ноги, будто и не покидал своего места. На нем была старая каракулевая, с кожаным верхом шапка, которую несколько лет назад он выменял у Юшкова, отдав ему взамен ондатровую. Желтая обшарпанная кокарда, которой полагалось быть посреди лба, смотрела куда-то в сторону поселка. И лишь глаза, темные, блестящие, как пуговицы, запрятанные в узкие щелочки, приветливо глядели на летчиков.

– Вот хорошо, что ты прилетел. Подожди меня маленько, – протянув руку, быстро проговорил Лунев. – Я домой сбегаю. Шкурку я ему достал. Добрая шкурка, огонь.

– Не надо, Тимофей Петрович, – остановил его Илья. – Некому ее дарить. Мария замуж за другого вышла.

– Э, паря, добегался, – причмокнул губами Лунев. – Надо было ее сюда везти. А там… Там оно, конечно, все могло быть.

Лунев почесал затылок, нащупал рукой кокарду, сдвинул ее немного в сторону лба, подставив при этом к носу ладонь ребром, – так обычно делал Юшков, проверяя местонахождение кокарды. И ничего, что уже через минуту шапка по-прежнему сидит криво, главное – все сделано по правилам.

– Вот еще что, – вспомнив, сказал Лунев, – тут экспедиция к нам перебралась. Буровики. Нефть ищут. Дом им нужен. Ты узнай: может, Степан их пустит на квартиру? Что дом-то пустовать будет. Они даже предлагали купить и деньги сулили хорошие. Если не придется ему сюда вернуться, то пусть продает. Деньги ему сейчас ой как понадобятся.

– Хорошо, я ему передам, – ответил Илья. – Давай мы разгружать будем, а ты сбегай за письмом. Отвезу Степану Матвеевичу.

В Старую Елань прилетели уже под заход солнца.

Сосновский показал, куда поставить самолет, подкатил аэродромный подогреватель.

– Счас зачехлим – и ко мне. Хозяйка уже ждет, приготовила ужин, – сказал он, затягивая лямки у чехла на двигателе. – А доктора нет. Просила не беспокоиться. В Миронове она, звонила оттуда, там и ночевать будет. – Сосновский помолчал немного и уже раздумчиво добавил: – Утром приехала и первым делом меня осмотрела. В нос закапала вакцину. Я ей говорю: с роду не болел. А она – для профилактики, говорит. Завтра обратно в Чечуйск собирается. И я с вами. Начальство вызывает. Отчитываться надо.

Сосновский был старшим на почтовом кругу. Местные аэропорты находились у него в подчинении. И Сосновский держал марку: лично присутствовал на посадке, встречая самолеты с флажком у посадочного знака. Вообще, такой необходимости не было, так встречали в былые времена, но он верно хранил традиции. Летчики любили останавливаться на ночевку в Старой Елани. Сосновский, как правило, приглашал их к себе, расспрашивал о полетах: кто куда летал, где ночевал, кого видел?

– Полеты как полеты. Коробки, мешки. Одно и то же. Надоело, – нехотя отвечали летчики. – А у тебя не аэродром – цирковая площадка. На заходе гора, того и гляди голову свернешь. Шаманка, сам знаешь, западная. Чуть ветерок подул – крышка. То ли дело Чечуйск.

– Да у меня не аэродром, а стол, яйца катать можно, – обиженно отвечал Сосновский. – Вот, дай бог, нефть или газ найдут, по-другому заживем. Полосу бетонную построим, вокзал под стеклом. В Старую Елань не только из Иркутска, чего уж там, прямо из Москвы самолеты летать будут.

– Медведей отсюда возить, – подначивали летчики.

– Молодые вы, глупые еще, – качал головой Сосновский. – Не то, что мы. Учат вас, учат, а вы полетаете немного и в город норовите сбежать, а нас по ускоренной программе готовили. Научили в воздухе держаться – и в бой. В сорок втором немец Дон перешел. Бросили нас в самое пекло…

И тут Сосновский преображался, лицо разглаживалось, слова, цепляясь друг за друга, вылетали без натуги, сами собой.

– Лечу, а у самого в голове одна мысль, – твердым, помолодевшим голосом рассказывал он, – лишь бы ведущего не потерять. Вдруг откуда-то самолеты посыпались. Примечаю: не нашей конструкции. Я головой повел, а один уже рядом летит. И кресты вот такие, как оконная рама. И лицо летчика видать. Забыл я про управление, смотрю на немца. И вдруг что-то непонятное, чувствую, валиться самолет мой стал. Взглянул на приборы – точно, падаю! Я раз, шарик в центр загнал. Как учили. Дую по прямой. И мысль такая нехорошая шевелится, вот он, конец, пришел, если не собью, то упаду. Потом так осторожненько повел глазами. Уж больно мне напоследок посмотреть на немца захотелось. А он рядом летит и ладошкой около виска крутит, мол, свихнулся русский. И тут облако на пути попалось. Я – в него. И верите, нет – ушел. Едва свой аэродром отыскал. Один ведь остался. Потом я еще вылет сделал. А на третьем полете мы уже с ним на виражах. Я за ним, он за мной. И друг друга пулеметами. Захожу я ему в хвост – и на гашетку.

– Неужели сбили? – ахали летчики.

– А то как же! Я им спуску не давал. А вы тут мне – аэродром неудобный. Чуть задует ветерок – уже сидите.

Чупров на местные аэродромы не обижался и не жаловался. Он знал, если летчики цепляли Старую Елань, так для того, чтобы подразнить Сосновского.

Зачехлив самолет, пошли в пилотскую гостиницу.

– В город от нас скоро уедешь? – спросил Илью Сосновский.

– Это как понимать? – остановился Илья. – Гонишь, что ли?

– Нет, не гоню. Тебя гнать! Упаси бог.

– Кто его знает, может, и уеду. Я ведь подписку не давал всю жизнь здесь работать.

– Ты не торопись. – В голосе Сосновского Илья уловил просьбу. – Такие, как ты, здесь нужны. Что там, на магистралях, делать? Полеты, как на трамвае, каждый раз по тем же линиям.

– Ну а здесь что? Почтовый круг. Одно и то же. Все друг про друга все знают. Возьми, ночью выйди на крыльцо и кулаком помаши. А утром все деревня будет спрашивать: кому это ты, Иван Петрович, грозился? Разве не так?

– Так-то оно так, – рассмеялся Сосновский. – Но разве это плохо, что мы друг про друга все знаем? Зато на виду. Плохого ничего не допустишь. А в городе по-другому. В одном подъезде живут – и как чужие.

– И здесь такое бывает, – насупившись, ответил Чупров.

– А-а-а, это ты, наверное, Степана Оводнева вспомнил, – оживился Сосновский. – И на старуху бывает проруха. Со Степаном случай особый. Я ведь его другим знал. Мы с ним когда-то на прииске жили. Хороший был хлопец, старательный. А лет десять назад Степан вновь в наших краях объявился. Я его случайно в аэропорту встретил. Говорю: «Давай в Шаманку или Нойбу начальником площадки». Не захотел. Гордый. Видно было: жизнь его похлестала. Теперь вот еще болезнь привязалась.