4 ноября

Все труднее мне справляться с хозяйством, а уж лично проверять, как откармливают гусей, и вовсе невмоготу, в гусятнике холод невозможный. Чувствую себя не совсем здоровой. Навела в бумагах порядок и теперь возьмусь за перо лишь после того, как здоровье поправится.

На этом закончились записки панны Доминики, и Юстине пришлось обратиться к личным воспоминаниям. Здоровье экономки так и не поправилось, и панна Доминика скончалась незадолго до рождественских праздников, видимо от воспаления легких. На ее похороны приезжали прабабка Матильда с прадедом Матеушем, прихватив с собой много родственников, в том числе и ее, Юстину. Они с Хеленой уже учились в одном из частных пансионов Варшавы, так что для обеих праздники в том году начались раньше обычного. В Блендове правил Польдик, отличный мажордом, он так и остался там управляющим, обошлось без женского присмотра.

Захлопнув последнюю тетрадь, Юстина мрачно уставилась на изученные материалы – прабабкин дневник, записки экономки и кучку ее же счетов. Теперь сомнений не оставалось – наполеоновские презенты прабабушка Матильда спрятала в Блендове. Возможно, там же хранились и накопления двоюродной прабабки Кренглевской, те самые золотые империалы, о которых упоминала панна Доминика. Что ж, тем большая потеря! Интересно, что же сейчас делается в этом Блендове?

Ей вдруг захотелось немедленно поехать туда и посмотреть, но желание так же быстро исчезло, как и появилось. Нет, не было у нее сил осматривать фамильные развалины и в который раз запоздало корить себя, что не сделала этого много-много лет назад.

А как теперь быть со всеми бумагами? Никто из родных не должен знать, какой кретинкой она оказалась, все равно уже ничего не изменишь. Сжечь?

Нет, рука не поднимется. В конце концов, в этих старых бумагах заключен определенный исторический отрезок времени. И пусть они повествуют об истории всего одного польского рода, пусть история эта камеральная, она тем не менее остается историей, писанной очевидцами, живо и непосредственно. Тогда эти материалы лучше всего разделить. Спрятать ту часть записей, которая относится к императорским сокровищам, и пусть молодое поколение читает обо всех этих свадьбах, романах, фамильных скандалах, радостных и горестных событиях, о лошадях, гусях, модах, исторических катаклизмах и сухом варенье…

* * *

Два огромных пятна на стене – почерневшие от времени портреты предков – резали глаз. С каждым днем Юстине было все труднее выносить это зрелище, особенно теперь, когда закончилось успокаивающее душу чтение мемуарной литературы и с головой затопили актуальные проблемы: кошмарные жизненные перипетии Маринки; необходимость дополнительной жилплощади для Идальки с двухлетним ребенком и мужем Анджеем – добрым, симпатичным, работящим и талантливым, творения которого, однако, заполнили уже две комнаты и вытеснили из них семейство; нерешенный вопрос с Эвой, которую приходилось держать в отдалении от непристойных супружеских передряг ее глупой матери, и многое другое. Решение всех этих проблем упиралось в отсутствие необходимых средств, взять их было неоткуда, и последним связующим звеном с добрым старым временем оставались черные доски на стене.

С ними надо было что-то делать, и тут свою роль сыграла Идалька. Унаследовавшая от матери ответственность, стремление к чистоте и порядку, она с трудом выносила мужнину безалаберность, хотя отдавала должное специфике его профессии, но нервы ее были на пределе, и ужасающие черные доски на стене добили ее. Настал день, когда Идалия задала вопрос в лоб:

– Мамуля, эту черную мазню ты от дедушки забрала специально для того, чтобы она тут нас пугала? Им обязательно висеть в гостиной?

– Обязательно, – со вздохом отвечала Юстина. – Ты же знаешь, портреты достались нам по наследству. Продавать их мы не имеем права, это в завещании оговорено.

– Да кто их купит? Я не о том, ведь можно отреставрировать. Это в завещании не запрещается делать?

Юстина опять вздохнула.

– Я и сама об этом не раз думала, но тут вечно наваливались какие-то срочные дела, не до картин было. Да и отыскать нужных мастеров как-то не удавалось.

– Надо обратиться в какой-нибудь музей, там имеются специалисты по восстановлению старинных картин. Можно узнать.

– Можно, конечно. Интересно, сколько сейчас за это возьмут? Боюсь, реставрация стоит бешеных денег.

Обе молчали, глядя на безнадежно почерневшие полотна.

– А ты уверена, что это портреты? – спросила дочь. – Может, пейзажи? А если портреты, то чьи? Наполеона?

– Нет, прадеда и прабабки. Ну, не совсем так, надо бы добавить по несколько этих "пра". А с чего вдруг тебе пришел в голову Наполеон?

– Понятия не имею. Откуда-то взялся, просто застрял в памяти. Вроде бы в детстве слышала я от Марины, что Наполеон как-то с нашим родом связан. Мамуля, я не хочу, чтобы такое висело у нас в гостиной, надо что-то сделать. Да и раз уж ты так свято придерживаешься воли завещательницы, тем более следует позаботиться о сохранности. Они чьи, твои?

– Теперь, наверное, мои. По завещанию портреты достались дедушке Людвику…

– Дедушку Людвика интересовали только лошади.

– Правильно, а его жена, бабушка Гортензия, отдала портреты мне, в соответствии с пожеланием Людвика, так она сказала.

– Их надо отреставрировать. Ладно, позвоню в музей…

– Нет, – перебила дочку Юстина, – я сама этим займусь, ты права, я должна выполнить волю завещательницы.

Принимая это решение, Юстина вдруг испытала какое-то иррациональное удовлетворение от некой причастности к прабабке Матильде.

Довольно скоро Юстина узнала, что музейные реставраторы принимают и частные заказы, но, во-первых, это дорого стоило, во-вторых, нужно было занимать очередь, ибо множество граждан воспылало вдруг желанием отреставрировать старинные картины, и, в-третьих, картины следовало привезти в музей, только там имелись необходимые для работы реставраторов условия.

Посоветовавшись с Болеславом, Юстина теоретически заняла очередь в музейной реставрационной мастерской.

Портреты предков перевозили два раза, сначала из Пляцувки их доставили в квартиру Гортензии, потом оттуда – в дом Юстины. И всякий раз нанимали носильщиков-профессионалов, ибо портреты были тяжести неимоверной. Потому, собственно, они так и висели на стене, куда их первоначально повесили, перевешивать было проблемой.

– Должно быть, рамы такие тяжелые, – рассуждал Болеслав, – ведь не на камне же нарисованы. Полагаю, нет смысла в таком виде отвозить их в музей, проще вынуть из рам.

– Рамы тоже нуждаются в реставрации, – с некоторым сомнением заметила Юстина.

– Да нужны ли они вообще? Может, проще сделать современные, полегче, а эти выбросить? – предложила Идалька.

Ее муж, призванный на семейный совет, робко высказал свое мнение: