- Казалось, - медленно сказала она, - но быстро прошло, как только я поймала себя на этом. А особенно прошло, когда я отловила их на цитировании меня. Сейчас, когда вы копаетесь в моем алфавите, а я разрешаю вам это делать, всё уходит в такую бездну прошлого... Остается лишь усталость. У вас нет рецепта бодрости? Ведь я вернулась, но еще не прижилась...

- Мои рецепты вам не подойдут. Единственное, чем я могу взбодрить вас, так это напомнить весь обратный маршрут, чтоб на сей раз вы правильно поставили себе задачу и не кидались бы на мужчин с разверстыми сфинктерами. Что-то я сегодня небывало добрый... - ухмыльнулся дьявол.

- Вы нарочно опошляете мой путь до людоедства? - уточнила Ли.

- А вы сами вспомните: хотелось поцеловать! Еще в детском саду! Целуют, как правило, тем же местом,

что и едят. Сахарными устами. Вот скажите лучше: когда вы перестали прикасаться к мужским губам своими губами? И почему?

- А ведь вы правы! - рассмеялась Ли. - В этом есть что-то людоедское. Да, извините. И однажды это действительно кончилось, я прекратила целовать их в лицо.

- Боялись откусить любовнику голову?

- Примерно. Вот послушайте,

я вспомнила историю "О".

* * *

Однажды во время спектакля, случайно скользнув взглядом по партеру, я наткнулась на в ы з ы в а ю щ и й взор огромных круглых очей, сверливших меня откровенно и жадно. Я удивилась до невозможности: ведь зритель знает, что я не могу увидеть его! Я случайно, один раз в жизни глянула в партер! Зачем же сверлить меня именно таким взглядом?

Через несколько месяцев ко мне привели нового гримера, славившегося своим умением д е л а т ь другое лицо. Очаровательную женщину он мог загримировать под изможденного старика - и наоборот. При этом искусственные морщины или персиковая гладь щёк абсолютно слушались! Мимика артиста воспроизводилась искусственным лицом до немыслимых мелочей! Такую подробность отделки можно получить только компьютерной графикой и только на пленке. А этот - умел сделать такой грим для живой сцены!

Мне заранее рассказали об уникальном мастере. Я ждала с нетерпением. Его ввели в гримерную. Я обернулась и увидела вызывающий взор огромных круглых очей, сверливших меня откровенно и жадно. Представляете? Что было делать?

Мы поздоровались, как давно знакомые люди, и стали изобретать мне грим к новому спектаклю. Говорить с ним было очень трудно, потому что он смотрел на меня откровенно сквозь одежду, неотрывно, и складывалось ощущение, что начать работу он желает снизу вверх, от пяток к лицу. Меня злила его похоть. Хотелось спросить - как он будет трансформировать мою задницу, и нет ли у него специальной помады для малых губ и краски для тех волос!.. Но он был страшно серьезен при всех наших беседах, показывал эскизы, фотографии разных лет, предъявлял рекомендации звезд, потрясенных его искусством... Получалось, что отказаться от его услуг невозможно, ибо если не он, то кто же...

Моя роль в новой пьесе, как уверял главный режиссер, должна была изменить облик всего театра. Он утверждал, что неизвестный автор пьесы - непризнанный гений, ныне покойный, остро нуждается в срочном посмертном признании, и наша святая обязанность - выполнить долг перед мастером. Труппу собрали рано утром, все были злые и зеленые, сонные. Режиссер выволок на сцену деревянный кругляк с намотанным на него пергаментом и сказал:

- Это - роль! - И победоносно посмотрел на артистов.

- Это ролик... - пискнул из угла наш новенький. Он только-только поступил в театр после училища, где его обучали четыре года, а в самом начале учебы показывали этот самый роль из крашеного дерева.

Режиссер свирепо зыркнул в угол и повторил:

- Это - роль. Надо размотать пергамент и постичь суть. Иди сюда, - обратился он в сторону новенького.

Тот нерешительно встал и медленно пошел на сцену.

- Разматывай! - велел режиссер.

Юноша осторожно взялся за хрупкий краешек пергамента - и вдруг обнаружил, что краешек не хрупкий, и пергамент не пергамент, а ловко раскрашенная клеенка. Он с обидой покосился на режиссера.

- Сыграй пергамент! - скомандовал режиссер.

- Зачем? - спросил новенький.

- Ты уволен, - ответил режиссер.

Труппа зароптала, со многих окончательно слетел сон. Новенький медленно сошел со сцены и вернулся на свое место, с интересом озираясь по сторонам.

Режиссер вновь переключился на деревянный кругляк и провозгласил:

- Эту великую пьесу написала сама жизнь. В ней всего три строчки. Остальное мы будем импровизировать. Что-то останется, что-то уйдет. Неизменными будут только костюмы, грим и состав. Действующих лиц - семь. В главной роли - Ли. Вы будете играть то, что она покажет в первой фразе. Ли, вы понимаете, о чем я говорю?

Я кивнула, сообразив, что великую пьесу придумал сам режиссер.

- Прошу вас, - позвал он, - давайте пройдем первый акт.

Труппа еще не верила, что всё это всерьез и наяву. Я поднялась на сцену и прикоснулась к краешку клеенки, исполнявшей роль пергамента.

- Я родилась в Афинах свободным человеком... - ляпнула я торжественно.

- Прекрасно! - воскликнул режиссер. - А теперь вызывайте других. Нужно еще шестеро.

Не хочу утомлять вас подробным описанием этого утреннего происшествия. Актеры в конце концов включились в игру, как малые дети. Отсутствие текста и внезапная свобода свели с ума всю труппу. Это было похоже на репетицию капустника, это был бред, но профессиональный; все корчились, прыгали, несли что попало, смеялись над собственными шутками. Режиссер дирижировал, приглядывая - кто замолчит и остановится. Самое забавное, что минут через сорок-пятьдесят на сцене действительно осталось семеро, включая меня. Как заведенные, мы всё бормотали и бормотали какую-то неразбериху, - но бормотали!

На спектакль утверждается именно этот выносливый состав. Остальные облегченно вздохнули.

- А теперь, - режиссер поднял руку, - самое главное!

Теперь все, взмыленные и опустошенные, были готовы слушать любое "главное", ибо оно со всех свалилось, кроме семерых выносливых.

- Каждый спектакль будет импровизацией! - выкрикнул режиссер. - Она, - показал на меня, - будет говорить одну фразу-пролог, а остальные будут выдумывать действие, мизансцены, мимику, развитие и драматический - обязательно драматический! - финал. Поняли?

Все кивнули, будто поняли. Ужас объял аудиторию, понимавшую термин "учить роль", но не готовую к жертвам самодеятельного творчества. Мы - семеро на сцене - ощутили невесомость, а я спросила что-то наобум, кажется, про костюмы: не будем ли мы сами их шить к каждому спектаклю. Режиссер решил, что я иронизирую.

- Нет, - почти со злостью сказал он, - костюмы уже готовы. И, представьте себе, по размерам именно вас семерых. Я предугадал вас! - и щелкнул пальцами.