Поэтизация заключается в том, что совершенно конкретные житейские факты сопоставляются между собой, благодаря чему раскрывается в очень сильном аспекте основная идея.

Сущность его ритмики – то, что оперирует не слогами, а словами, счет слогов для его ритмики не имеет значения: рифмуются не слоги, а слова. Написать стихотворение – это значило для него зарифмовать. Рифма – поэтическое ударное место стихотворения.

Белых стихов почти не было. Был мастер созвучий.

Был чрезвычайно чувственный человек в широком смысле слова, чувствовал «вкус вещей».

События текущей жизни влияли сильнейшим образом на его творчество и последнее переделывали.

Был членом районного комитета РСДРП. Гимназистом читал очень много классиков и публицистическую литературу. При встрече с футуристами произошел резчайший перелом в художественных вкусах.

Закваска была революционная. Эту закваску он перенес в свое творчество.

Брал богатство художественных средств у футуристов, символистов и вкладывал в них свое содержание.

В творчестве личные моменты перерастали в общественные. «Ходил по городу, как по своей собственной квартире».[342] Необычайно свободно чувствовал себя на людях. Не стеснялся в своей поэзии быть обнаженно автобиографичным.

Под влиянием действительности менял свой метод так, чтобы быть понятным широким массам. Необыкновенно живой контакт с аудиторией достигался тем, что перемежал свои стихи высказываниями впечатлений, менял некоторые места стихотворений в зависимости от аудитории. Видоизменял свой метод в зависимости от темы. С течением времени писал все более просто и насыщенно.

Накануне самоубийства был у Катаева. Там произошла ссора с В. Полонской. Утром ей позвонил, прося о свидании, встал в 7 часов утра. Заехал за Полонской на машине и приехал к себе домой. Просил уехать с ним на одну-две недели. После отказа застрелился. По мнению Л. Брик, в самоубийстве поступил как игрок: выйдет – не выйдет. Это следует из того, что в револьвере была только одна пуля: может быть, предполагал возможность осечки.

Совершенно не обладал способностью индивидуально подходить к людям. Этим объясняется и то, что не мог найти женщину «по себе».

Писатель-символист Андрей Белый (настоящее имя и фамилия – Борис Николаевич Бугаев) не был особенно любим советской властью. Прижизненная критика свирепо атаковала его за приверженность ценностям дореволюционной культуры и мистическому учению Рудольфа Штейнера (антропософии), обличала в нем идеологическую чуждость новому строю. Репутация писателя чуждого, вредного советскому обществу сохранялась за Белым и после смерти. Его не издавали и не изучали в России. Можно сказать, что специалисты из Института мозга, собравшие публикуемые ниже сведения, на многие десятилетия опередили историков литературы в деле исследования биографии, творчества и личности Андрея Белого.

Содержащиеся в очерке факты и умозаключения являются результатом серьезной работы с материалами творческого наследия и архива писателя. В «деле» присутствуют цитаты из различных автобиографических произведений Андрея Белого. Это прежде всего мемуары: «На рубеже двух столетий» (М. – Л., 1930), «Начало века» (М. – Л., 1933), «Между двух революций» (Л., 1934), а также повесть «Котик Летаев» (Пб., 1922), роман «Крещеный китаец» (М., 1927), книга путевых очерков «Ветер с Кавказа» (М., 1928) и др. Автору исследования оказываются знакомы и неопубликованные тексты Белого (например, предисловие к несостоявшемуся в 1928 году переизданию «Котика Летаева» в издательстве «Никитинские субботники»), его рисунки, письма, схемы, фотографии.

Однако основной массив сведений был получен Г.И. Поляковым и, возможно, его коллегами не из книг и рукописей, а из устного источника, из бесед. Имеющиеся в нашем распоряжении записи бесед помечены концом 1935 – первой третью 1936-го, значит, изучение личности писателя началось почти через два года после поступления его мозга в Институт.

Основным информантом была вдова писателя Клавдия Николаевна Бугаева (урожденная Алексеева, в первом браке – Васильева; 1886–1970). Их брак был официально зарегистрирован только в 1931 году, но задолго до того, уже с 1923 года, она являлась самым близким Белому человеком. Только ей, сначала подруге-единомышленнице и спутнице жизни, потом супруге, могли быть известны указанные в исследовании детали бытового поведения, психические и физиологические особенности Белого-писателя и Белого-человека.

Об одной беседе с К.Н. Бугаевой как раз и упоминается в цитированном нами ранее письме М.Н. Жемчужниковой к Д.Е. Максимову («приходили сотрудники к Клавдии Николаевне и очень допрашивали – не был ли Борис Николаевич левшой»). Судя по объему полученной от К.Н. Бугаевой информации, подобных бесед было множество, но в материалах, имеющихся в нашем распоряжении, сохранились лишь касающиеся родственников писателя и, по-видимому, наименее интересные. Ряд фигурирующих в «деле» эпизодов был впоследствии вставлен К.Н. Бугаевой в книгу ее воспоминаний о муже (см.: Бугаева К.Н. Воспоминания о Белом /Edited, Annotated and with Introduction by J.E. Malmstad. Berkley. 1981). Но большая часть рассказанного ею в мемуары не вошла и сохранилась лишь в записях профессора Г.И. Полякова. В основном корпусе текста К.Н. Бугаева фигурирует под кодовым обозначением "А". Расшифровка литеры дается в прилагающихся к «делу» беседах с К.Н. Бугаевой.

Фигурирующий в «деле» информант "Б", к показаниям которого Г.И. Поляков обращается тоже весьма активно, не назван, и отдельная запись «беседы» с ним, к сожалению, отсутствует. Однако указывается, что это близкий и давний, со студенческих времен, друг Андрея Белого. Б. рассказывает, например, о Бугаеве-первокурснике, оказывается посвящен в перипетии его личной жизни и одновременно обнаруживает знакомство с материалами архива, оставшегося после смерти писателя. Думается, этих данных достаточно для вывода о том, что под литерой "Б" скрыт Алексей Сергеевич Петровский (1881–1958). Вместе с Андреем Белым А.С. Петровский учился на естественном факультете Московского университета, входил в кружок аргонавтов, вместе с Белым увлекся идеями Р. Штейнера, стал активным антропософом, работал в швейцарском местечке Дорнах над возведением величественного здания антропософского храма Гётеанума, а после вернулся в Россию. Только с А.С. Петровским Белого связывала тесная тридцатилетняя дружба. И наконец, из студенческих товарищей только Петровский занимался разбором архива писателя: вместе с К.Н. Бугаевой он готовил к изданию раздел об Андрее Белом в посвященном символистам томе «Литературного наследства».[343] Рассказанное А.С. Петровским представляет тем большую ценность, что воспоминаний он не оставил.