Как-то раз он услышал истошный крик жены: Моана в ужасе забралась на кровать, увидев хозяйскую кошку.

Если она и выходила из дома, то только с мужем; при этом испуганно жалась к нему. Как бы сильно ее поведение ни забавляло и ни умиляло Тайля, он не мог не испытывать тревоги, ибо прежней Моаны больше не было. Вместо жизнерадостной, гордой, смелой девушки рядом поселилось диковатое, забитое существо.

Она попала в мир, который могла открывать и познавать каждый день, но Морис видел, как сильно она тоскует, и начинал бояться того, что Моана постепенно зачахнет, как зачах бы под парижским небом любой экзотический цветок.

Он и сам скучал. Теперь у него вроде бы были деньги, но он не знал, на что их тратить, ибо все мечты оказались призрачными. Квартира, которую снял Тайль, была достаточно скромной: он не видел смысла в излишней роскоши. Моану не интересовали ни драгоценности, ни наряды. Двери в высшее общество для Мориса были закрыты, а пошлые интересы буржуа казались чуждыми его деятельной натуре.

В конце концов Тайль решил вернуться на военную службу. Вместе с тем в нем созрела мысль написать во все хоть как-то связанные с колониальной политикой ведомства и изложить свои соображения относительно действий губернатора и начальника гарнизона Маркизских островов. Это было вызвано не желанием отомстить, а жаждой справедливости.

А еще он собирался во что бы то ни стало найти свидетелей того, что происходило на Нуку-Хива и Хива-Оа. Не прошло и двух недель со дня приезда в столицу, как он вплотную занялся всем этим.

На то, чтобы составить грамотное донесение инспекторам колоний, а также обнаружить следы Рене и Эмили, у капитана Тайля ушла уйма времени. Ему очень помогло письмо отца Гюильмара главе общества «Пикпюс», где очень четко излагались претензии к колониальным властям. Священник не побоялся перечислить имена всех виновных, хотя ему пришлось остаться на острове в окружении этих лиц.

К тому времени во Франции вновь сменилась власть, прежнее министерство было отправлено в отставку, и Тайль надеялся, что новое правительство подвергнет критике колониальную политику своих предшественников. В ожидании ответа на свои прошения он решил заняться поисками Рене Марена и его дочери.

Ему не было известно, где они живут, зато он помнил, что отец Эмили был членом Французского географического общества. Обратившись туда, он узнал адреса нескольких приятелей Рене, а затем — с величайшим изумлением и горечью — и все остальное.

Рене Марен трагически погиб, а его дочь с двумя новорожденными детьми уехала в Англию к своей матери. Вне всякого сомнения, то были дети Атеа.

К большой удаче капитана, Эмили оставила другу своего отца, доктору Ромильи, адрес Элизабет Хорвуд. Выяснилось также, что именно этот человек принимал у молодой женщины роды.

— Красивые дети, — сказал мсье Ромильи, — будто бы с капелькой солнца в крови. Когда Рене Марен ушел из жизни, Эмили очень страдала. Много лет он был ее единственной опорой. Мне кажется, Рене погиб не случайно: ведь они разорились, да и его книга о Полинезии оказалась никому не нужна. Он был романтиком; к несчастью, жизнь не щадит таких людей. Возьмите адрес: что-то подсказывает мне, что Эмили не нашла в Англии того, что искала. Мы ведь даже не знали, что ее мать жива! Рене никогда не говорил об этой женщине.

Морис вернулся домой в глубокой задумчивости. Хотя едва ли Моана могла стать его советчиком в этом деле, он счел необходимым рассказать ей всю правду.

Как обычно, он застал жену сидящей в кресле-качалке. Хотя она смотрела в окно, Морис не был уверен в том, что она видит парижскую улицу. Скорее, море с весело скользящими по нему лодками, бронзовые торсы гребцов, полные изящества и силы фигуры женщин на берегу — страну радости и красоты, словно бы находящуюся за пределами реальности.

Услышав про Рене, Эмили и детей, Моана пришла в величайшее возбуждение: кажется, впервые со дня приезда в Париж.

— Дети! Они погибнут в этом мире!

— Если рядом Эмили, с ними ничего не случится.

— Это наследники Атеа, они должны быть там, а не здесь.

— Ты уверена, что ему нужны эти дети?

— Ни один из наших мужчин никогда не откажется от своих детей!

— Но ведь Атеа отпустил Эмили. Лучше сказать — прогнал!

— Он, — Моана нахмурилась, вспоминая слово, которого не было в ее языке, — раскаивался в этом. Ни один арики никогда не жалеет о том, что сделал, но с Атеа было именно так. Он сам мне говорил.

— Ты считаешь, он хотел, чтобы Эмили вернулась?

— Да.

— У нас есть возможность отправить ее в Полинезию, — задумчиво произнес Морис. — К тому же, по сути, этот жемчуг принадлежит ей. Только вот где ее отыскать?!

Моана смотрела почти умоляюще.

— Там, куда она поехала.

— В Англии?

— Да. Я отправлюсь с тобой.

Морис покачал головой.

— Наш климат без того вреден для тебя, а это путешествие…

Моана вскочила с кресла, и на мгновение Морис увидел в ней прежнюю девушку, принадлежавшую народу, некогда поразившему его способностью быть счастливым, просто живя на свете.

— Нет, я поеду!

Он взял ее руки в свои. В ее глазах пылал прежний огонь, свойственный гордой и независимой натуре. Морис почувствовал, что сдается. Он был готов сделать для Моаны все, что она захочет. Пусть он не мог проникнуть в ее сердце, он желал, чтобы она пробудилась и стала такой, какой была прежде. Он больше не ждал от нее благодарности. В конце концов, он давно понял, что любимым надо служить бескорыстно.

Патрик Тауб успел просидеть в таверне всего час, наслаждаясь полузабытыми картинами, внимая гулу пьяных голосов и жадно вдыхая тяжелый запах табака и спиртного, когда раздался звон колокола, извещавший о побеге кого-то из заключенных.

По спине Патрика пробежал холодок. Хотя прошло столько лет, этот звук все еще наводил на него ужас. Он помнил, как бежал к берегу, преследуемый солдатами и сворой псов, так хорошо, словно это случилось вчера.

Тауб рассчитывал провести в Хобарт-тауне несколько дней: насидеться в таверне, купить порох, ром, одежду, продукты и прочее. А главное — отыскать ту, которая согласилась бы разделить с ним жизнь на острове.

Сделав основные покупки, он зашел в «Колонию».

На стене таверны висела кенгуровая шкура, на длинном настиле из некрашеных досок выстроились в ряд бочки с вином и ромом. Посетители сидели за грубо сколоченными столами и толпились у стойки. Воздух в помещении был тяжелый и спертый, свет — мутный и тусклый.

Заведение выглядело неопрятным и убогим, однако Тауб чувствовал себя так, словно вернулся домой после долгого странствия.

Посетителей обслуживала кокетливая молодая особа с ярко-рыжими волосами. Патрик с удовольствием следил за ее ловкими, изящными движениями, улыбкой и игрой глаз.