– Да.

– Хорошо. Что видите?

– Мы внутри. Вижу брата, вас и себя. Мы все стоим.

– Хорошо. Мы будем оставаться на ногах. Теперь я задам вам и вашему брату несколько вопросов. Вы будете передавать мне ответы брата, так как он не сможет общаться со мной.

– Если вы настаиваете, – сказал Пендергаст с легкой иронией.

– Вы контролируете ситуацию, Алоиз. Диоген не может уклониться от ответов, потому что на самом деле отвечать за него будете вы. Готовы?

– Да.

– Скажите Диогену, чтобы он смотрел на вас. Чтобы не спускал с вас глаз.

– Он не хочет.

– Заставьте его. Вы можете это сделать.

Молчание.

– Хорошо.

– Диоген, сейчас я говорю с вами. Помните ли вы, как впервые увидели вашего старшего брата Алоиза?

– Он сказал, что помнит, как я рисовал картину.

– Что за картина?

– Каракули.

– Сколько вам лет, Диоген?

– Он говорит, что ему шесть месяцев.

– Спросите Диогена, что он думает о вас.

– Он думает обо мне как о будущем Джексоне Поллоке.

«Снова иронический тон, – подумал Глинн. – Очень трудный клиент».

– Необычная мысль для шестимесячного ребенка.

– Диогену на самом деле десять лет, доктор Краснер.

– Хорошо. Попросите Диогена смотреть на вас. Что он видит?

– Говорит – ничего.

– Что значит «ничего»? Он молчит?

– Он сказал. Произнес слово «ничего».

– Что вы имеете в виду под словом «ничего»?

– Он говорит: «Я не вижу того, чего здесь нет, а это значит – ничего».

– Прошу прощения?

– Это цитата из Уоллеса Стивенса[23], – сухо сказал Пендергаст. – Уже в десятилетнем возрасте Диоген интересовался Стивенсом.

– Диоген, когда вы говорите «ничего», не означает ли это, что вы считаете своего брата Алоиза ничтожеством?

– Он смеется и говорит, что это сказали вы сами, а не он.

– Почему?

– Он еще больше смеется.

– Как долго вы будете в Рейвенскрай, Диоген?

– Он говорит, что будет здесь, пока не пойдет в школу.

– А где она?

– На Лафайет-стрит, в Новом Орлеане.

– Вам нравится школа, Диоген?

– Он говорит, что она ему нравится так же, как понравилась бы вам, если бы вас заперли в комнате с двадцатью пятью умственно отсталыми детьми и пожилым истериком.

– Какой ваш любимый предмет?

– Он говорит – экспериментальная биология... на игровой площадке.

– Теперь я хочу, чтобы вы, Алоиз, задали Диогену три вопроса, на которые он должен ответить. Заставьте его отвечать. Помните, вы находитесь под контролем. Готовы?

– Да.

– Назовите вашу любимую еду, Диоген.

– Полынь и желчь.

– Мне нужен настоящий ответ.

– Этого, доктор Краснер, вы из Диогена не вытянете, – сказал Пендергаст.

– Помните, Алоиз, что на вопросы отвечаете вы.

– И с большим терпением, должен прибавить, – сказал Пендергаст. – Я делаю все, чтобы избавиться от недоверия.

Глинн откинулся на спинку инвалидного кресла. Не получалось. Бывало, клиенты сопротивлялись изо всех сил, но тут другое. Пендергаст заслонился и защитился иронией. Глинн никогда еще с этим не встречался и все же узнавал в агенте самого себя: Пендергаст полностью контролировал ситуацию. Он не сделал ни одного опрометчивого шага, не забылся ни на секунду. Стена, которой он отгородился от мира, стояла неколебимо.

Глинн мог понять этого человека.

– Хорошо, Алоиз, вы по-прежнему находитесь в беседке с Диогеном. Представьте, что в вашей руке заряженный пистолет.

– Представил.

Глинн выпрямился, слегка удивившись. Краснер двигался к тому, что называлось у них «фаза два», причем без подготовки. Видимо, он тоже понял, что здесь придется действовать наскоком.

– Что это за пистолет?

– Это пистолет из моей коллекции, системы Яма и Викерса, 1911 года, калибра 45.

– Дайте его ему.

– Это в высшей степени неразумно – давать пистолет десятилетнему ребенку, как вы думаете? – Снова иронический тон.

– Тем не менее сделайте это.

– Сделал.

– Скажите, чтобы он направил на вас оружие и нажал на спуск.

– Сказал.

– Что случилось?

– Он хохочет во все горло. На курок не нажал.

– Почему?

– Говорит, еще рано.

– Он собирается вас убить?

– Конечно. Но он хочет... – Пендергаст замолчал.

Краснер настаивал.

– Чего он хочет?

– Какое-то время поиграть со мной.

– Что это за игра?

– Он говорит, что хочет оторвать мои крылья и посмотреть, что получится. Я для него что-то вроде насекомого.

– Почему?

– Не знаю.

– Спросите его.

– Он смеется.

– Схватите его и потребуйте ответ.

– Я бы предпочел его не трогать.

– Схватите. Примените силу. Заставьте его ответить.

– Он по-прежнему смеется.

– Ударьте его.

– Это нелепо.

– Ударьте.

– Я не стану продолжать эту шараду.

– Отнимите у него пистолет.

– Он бросил пистолет, но...

– Поднимите его.

– Поднял.

– Застрелите его. Убейте.

– Это уж полный абсурд...

– Убейте его. Сделайте это. Вы ведь убивали раньше, знаете, как это делается. Вы можете и вы должны это сделать.

Долгое молчание.

– Вы сделали?

– Это дурацкое предложение, доктор Краснер.

– Но вы вообразили это. Разве не так? Вы вообразили, что убиваете его.

– Ничего подобного я не вообразил.

– Неправда, вообразили. Вы его убили. Вы вообразили это. И теперь представили его мертвое тело на земле. Вы видите его, потому что не можете не видеть.