Жителям сел, поселений и городов, охваченных помешательством, недавно распространившимся в северной части нашего королевства, повелевается отгонять от границ своей местности любых путников, пока священники не объявят, что вредные испарения потеряли там силу. Дабы безумие не захлестывало все новые области нашей страны, приказываем каждому человеку, оказавшемуся в пределах охваченных заразой земель, оттуда не выезжать, пока испарения не устранятся. Тех же, кто попытается нарушить сей запрет, следует умертвлять, а их тела пусть гниют прямо на месте казни. Каждому монаху, священнику или служительнице Христовой надлежит удвоить молитвенные бдения во имя Христа Непорочного, дабы болезнь наконец перестала нас всех донимать. Любой церковный священнослужитель, пренебрегший своими обязанностями по любой причине, кроме собственного помешательства, должен быть живьем замурован в стену. Любого монаха или монахиню за таковое же нерадение следует отводить на побережье и продавать там датчанам — пусть остаются рабами до конца дней своих.

И все же, несмотря на все трудности, урочные работы в стране должны продолжаться. Даже самые малейшие ослабления недопустимы, в эти тяжелые для нас времена. Урок надлежит выполнять независимо от того, какие несчастья обрушиваются на тех, кому он предписан, и оправдать какую-либо недоработку может лишь смерть.

Таковы наши повеления, и вам вменяется незамедлительно принять их к исполнению. Любой маргерефа, проявивший нерасторопность, будет отстранен от занимаемой должности и отправлен в восточную ссылку. Мы не намерены принимать во внимание ничего, кроме весомых и недвусмысленных свидетельств вашего верного служения своему королю.

Оттон Германский, король.

Исполнено рукой отца Броге».

Пентакоста, раскинув руки, кружилась в танце; широкая блуза в неверном лунном сиянии снежно вихрилась вокруг нее. Она танцевала, чуть склонив голову набок и как бы прислушиваясь к некой мелодии, звучавшей в глубинах ее существа. Все в порядке, старые боги будут довольны, ведь этот танец посвящен только им. Песок под ногами, правда, сегодня несколько крупноват, ступни в нем вязнут, и потому не всегда удается с отменной плавностью завершить поворот. Но это мелочи, а в остальном ее танец прекрасен, он доставил бы удовольствие и самому королю Оттону, и пресыщенным подобными зрелищами друзьям отца. Прохладный ночной ветерок напоминанием о приближающихся холодах проникал под тонкую ткань, покрывая пупырышками кожу танцовщицы, а где-то невдалеке спокойно плескались балтийские волны, словно бы вторя ритму ее движений. Нет, она явно уловила момент, когда в пещере собрались все старые боги, и потому с особым рвением старалась им угодить, уснащая свой танец изящными пируэтами. Пусть они видят, что им оказывает почтение не подгулявшая деревенщина, а настоящая знатная дама.

Через какое-то время дыхание Пентакосты все-таки пресеклось, и ей пришлось опуститься на переплетение мощных корней, сквозь трещины в камне проникших в пределы пещеры.

— Этот танец был посвящен только вам, — сказала она. — В знак моей преданности и послушания. Обещаю и впредь доказывать свою преданность вам. Я никогда не забываю о вас и никогда не забуду. Ведь это вы одарили меня всем, чем я владею, вы были ко мне благосклонны с тех пор, как я родилась. Я радуюсь этому и преклоняюсь перед вашим могуществом. Я понимаю, что всесильны одни лишь вы, а вовсе не Христос Непорочный. — Молодая женщина вскинула голову и потянулась, чтобы ухватиться за один из корней. — И потому прошу вас, как своих покровителей, отдать мне в любовники живущего в крепости иноземца. Он, правда, на людях оказывает знаки внимания Ранегунде, но я-то знаю, что ему желанна лишь я. Пришло время обратить его взоры ко мне. Он должен стать моим верным слугой, моим преданным обожателем. Ведь ходят слухи, что он баснословно богат и что его вот-вот выкупят, так почему бы мне с ним не уехать? Это было бы замечательно — стать женой столь видного человека и убраться подальше от этой давно уже мне надоевшей глуши. — Она осеклась, придя в полное отчаяние от собственных слов, и с виноватым видом быстро забормотала: — Нет-нет, я, конечно же, не хочу покидать вас, старые боги, но подумайте сами: что же мне остается? Могу ли я быть счастлива в этой угрюмой крепости, имея в мужьях скопца, укрывшегося от меня за высокими монастырскими стенами?

Она встала на ноги и припала к корням, ощутив грудью их твердость.

— Я только ваша, я предана вам, и вы, несомненно, отблагодарите меня за мою верность, ведь служение вам является для меня высшим удовольствием в жизни. Так явите же и вы свою мощь, чтобы обеспечить меня тем, чего я желаю, в ответ на мое глубочайшее благоговение перед вами. Превратите этого иноземца в моего покорнейшего раба и навлеките смерть на моего мужа-монаха, а также избавьте меня от назойливой подозрительности брата Эрхбога. Вы уже показали всем, сколь велика ваша сила, поразив безумием тех, кто отвернулся от вас, чтобы славить Христа. На моих глазах взрослые воины превратились в детей, а к концу мессы вообще стали напоминать сопливых младенцев. Я поняла, что таковой была ваша кара в ответ за отступничество от вас, а в том, что вы умертвили мою служанку Дагу, вижу знак вашей ко мне благосклонности. Та постоянно следила за мной, и я с удовольствием наблюдала за ее муками. Надеюсь, что вы пришлете мне другую горничную, более обходительную и способную помогать мне и далее вас ублажать.

Пентакоста приподняла накидку и вынула моток пряжи, из которого выдернула длинную нить, чтобы обвязать ее вокруг талии. Остальное она особым узлом прикрепила к кончику наиболее гибкого корневища, после чего горячо зашептала опять:

— Сент-Герман мой. Ранегунде он не достанется. Пусть все узнают, что я его госпожа. Прошу, отдайте мне этого человека, позвольте мне помыкать им. Ведь все, чем я владею, принадлежит только вам. — Она задрала подол своей длинной блузы, оголив бедра, живот и груди. — Дайте же и вы мне то, чего я желаю.

Издалека донесся хруст веток, какое-то животное прокладывало себе путь сквозь мелколесье. Пентакоста опустила подол.

— Благодарю вас, — жеманно сказала она. — Вы защищали меня от невзгод и, я уверена, защитите в дальнейшем. — Голос ее чуть понизился, и стал совсем доверительным. — Сейчас мне весьма досаждают маргерефа Элрих и Беренгар. Они ждут случая заявить свои права на меня и, вне сомнения, воспротивятся моему сближению с иноземцем. Сделайте так, чтобы они убили друг друга, после чего я оставлю вам свое золотое кольцо. — Кольцо было свадебным подношением герцога Пола дочери, и Пентакоста вовсе не думала с ним расставаться. — Я привяжу его здесь ниткой из красной пряжи, когда увижу их кровь.

Уверенная, что ее обещание воодушевит старых богов и подвигнет на скорые действия, она отступила назад, кланяясь корневищам и развешанным на них амулетам, потом потрясла головой, высыпая песок из волос.

— Я уже завтра хотела бы получить от вас знак, что Сент-Герман безраздельно мне покорится. Пусть он поцелует меня, только не из добросердечия, а очень пылко — я уже разбираюсь в таких поцелуях.

Еще раз поклонившись, она выскочила из пещеры и побежала к крепости, увязая в песке. Выбравшись на твердую почву, она еще раз прокляла лесорубов за ретивость, с какой они снесли рощу, служившую ей надежным прикрытием в ночных вылазках. Теперь прикрытия не было, и караульные могли всполошиться, заметив движение в районе порубки. Красавица заторопилась, стремясь как можно скорее пересечь опасную зону, и вскрикнула от боли, наткнувшись на острый пенек. Осмотрев ногу, она в сердцах крепко выругалась: ссадина оказалась очень широкой, ее придется перевязать, а повязка вызовет много лишних расспросов. Пентакоста нахмурилась и, прихрамывая, побрела дальше. Теперь она двигалась медленно, неуклюже, и это выводило ее из себя. Приблизившись к частоколу, она с ненавистью оглядела высокие бревна и прислушалась, задыхаясь от гнева и боли. Все было тихо, но, отыскав брешь между бревнами, она выругалась снова: нога начала распухать.