– Страшная я теперь, да? – спросила она, видя, что мать изо всех сил скрывает ужас от ее лица.

– Поговорим, выпьем, – кивнул граф, но пока отпустил дочь, чтобы матушка прижала ее к своей груди и перекрестила.

Она уже успела залить слезами грудь старшего сына, и теперь причитала над младшей.

– Не страшная, родная. Просто война оставила на тебе свой след, – сказал Евгений Дмитриевич, когда они, наконец, пошли в дом.

Попутно он распорядился готовить ужин, но детей пока повел в свой кабинет.

В кабинете ничего не изменилось, так же было тепло и уютно, и сидя в глубоком удобном кресле, Женя впала в некоторую прострацию, пока отец не принес ей домашней крепкой наливки, и они подняли тост за то, что благополучно вернулись с войны. Миша рассказывал и о сражениях, и о штабных делах, а Женя, молча, сидела и слушала, глядя на огонь, пылающий в камине. Мыслями она была далеко в прошлом, где она была вдвоем с Этьеном.

Граф не дергал ее, уверенный, что все дело в пережитых событиях, и только Миша знал истинную причину тоски в глазах сестры. Он ужасно переживал за нее и надеялся, что в ближайшее время Женя сможет найти себе работу, чтобы занять руки и голову.

Он питал робкие надежды и на то, что найдется человек, способный подлатать ее сердце, но на это требовалось время.

Женя же не верила, что ее душа и сердце когда-нибудь успокоятся.

Их позвали за праздничный стол, сестры вернулись из их загородной усадьбы, приехала с мужем старшенькая, уже с большим животом. Женя рассеянно улыбалась, словно малахольная, опьяненная таким количеством живых, счастливых людей, которые целовали и тормошили ее, пили за их здоровье, ели, рассказывали новости, перебивая друг друга. При виде живота сестры она впервые за все эти месяцы пожалела, что их с Этьеном ночи не закончились ничем. Возможно, имей она ребенка, пережить потерю любимого было бы легче.

Ощутив себя смертельно уставшей, Женя ушла из-за стола одной из первых. Ей приготовили ванну и постель, и вскоре она лежала на непривычно мягкой перине, на родных подушках, пахнувших мятой и можжевельником. И ей стало невыносимо тоскливо и одиноко, так что слезы навернулись на глаза.

От внимания Миши не укрылось, как быстро ушла сестра. Он всегда ощущал за нее особую ответственность, а теперь, когда стал единственным, посвященным в ее тайну, особенно.

Выждав некоторое время, когда все были заняты разговорами, Миша выскользнул из гостиной, тихонько постучался в комнату сестры и вошел.

– Женя, как ты? – спросил он, присев на край кровати и погладив ее по плечу.

Женя быстро вытерла глаза и повернулась к брату, застонав от боли, прострелившей ногу.

– Плохо, Миша, – не стала скрывать она. – Не знаю, что мне делать. Думала, дома будет легче, а оно только хуже, – прошептала она, накрыв его руку своей.

Придвинувшись ближе, Миша положил ее голову себе на колени и погладил по отросшим волосам, которые выгорели под южным солнцем.

– Хочешь, я напишу Саше, и мы съездим в Петербург, как в былые времена? – предложил он, не зная, как помочь сестре, и от этого его сердце разрывалось.

– Родители не отпустят нас так сразу, мы едва вернулись, – ответила Женя, успокаиваясь от мягких движений. – Я должна была найти его тело и похоронить, – вздохнула она. – Привезти сюда и каждый день ходить на его могилу.

По этому поводу у Миши были двойственные чувства – с одной стороны он не был уверен, что это хорошая идея, ведь любовь сестры, пусть и незримо, всегда будет рядом. Но с другой, он не был уверен, что сердце Жени когда-то успокоится, пока она думает, что не смогла упокоить Этьена.

– Это не в твоей власти, Женя, – вздохнул он. – Хочешь, тогда у нас прием устроим?

– Наверное, имеет смысл, – кивнула она. – С войны все же вернулись. Мама будет настойчиво требовать устроить бал. Так что, пожалуй, …

– И ты отвлечешься, – кивнул Миша, не особенно, правда, на это надеясь. – Ты уже думала по поводу работы? Не хочешь написать Андрею Ионычу, чтобы он тебя взял к себе в госпиталь?

– Он меня и так звал, – ответила Женя. – Настойчиво, вторым хирургом. Никого больше и видеть не хочет, только меня, – сказала она, вздыхая. – А у меня руки трясутся, как у запойной. Куда мне оперировать?

– Это временно, – стал уговаривать ее Миша, поглаживая по волосам. – Возьмешь в руки скальпель, и все пройдет. Ты ведь не сможешь без этого. Ты молодая, сильная. Не должна себя заживо хоронить… Этьен этого не одобрил бы.

– За что мне такое, Миша? – всхлипнула Женя, до этого стойко державшийся все это время. – Почему так мало времени нам отвели? Война… какая глупая и нелепая.

– И несправедливая, – вздохнул он, прижимая к себе сестру. Что он мог ответить? Женя ведь и правда такого не заслужила.

Наплакавшись на руках брата, Женя сама не заметила, как уснула, устав от рыданий и успокоенная присутствием Миши.

Ощутив, как она расслабилась, а дыхание ее выровнялось, Миша бережно переложил ее голову на подушку и вздохнул.

– Храни Господь твой сон, – прошептал он, поднимаясь на ноги.

До утра Женя спала спокойно и даже хорошо. Ей снилось, что она вместе с Этьеном, гуляет по полю, золотому от зерна. И небо голубое, и птицы заливаются от легкого ветерка. И его рука в ее руке. Она ощущала, что Этьен рядом, совсем-совсем, близко от нее. Она чувствовала его любовь и тоску. И проснулась утром окрыленная, но ровно до того момента, пока не вспомнила, что ее любовь осталась на полях сражений.

Так же и Этьену Женя снилась каждую ночь. Счастье, если это были сны о прошлом, об их жизни в лагере, об общей палатке. Но чаще Этьен просыпался с криком и в холодном поту от того, что ему снилось залитое кровью лицо его Жени. Каждый день он грыз себя изнутри за то, что не уберег, не выполнил обещание.

Отец, не в силах смотреть на терзания сына, вначале отправил его в шато на Женевском озере, чтобы тот развеялся, а когда и это не помогло, загрузил контрактами, поручив искать партнеров. Этьен постарался с головой уйти в работу, только ехать в Россию отказывался наотрез.

Конец первой части.