Томасу надоели все эти разговоры. Он решил перевесить портрет бабушки из маминой спальни в свою, для чего ему потребовалась помощь.

Через двадцать минут дело было сделано. И портрет леди Сары Сэквилль занял новое место в спальне Томаса, между картой, где были отмечены все суффолкские кораблекрушения, и фотографией мамы с Бартоном.

В ту ночь Томас смотрел на бабушку, лежа в постели, и улыбка в ее сияющих черных глазах грела его сердце. Она придавала силы, готовила к встрече со взглядом совсем других сверкающих, зеленых глаз, что будут смотреть на него завтра в суде.

— Прошу, мистер Ламберт, не забывайте о возрасте свидетеля и о том, что я говорил вам о фотографиях, — сказал судья Грэнджер, одарив адвоката суровым взглядом пронзительных глаз, когда тот поднялся со своего места для перекрестного допроса.

Вторник, два часа дня, и Томас Робинсон находится на скамье свидетелей вот уже два часа. Джон Спарлинг закончил задавать ему вопросы без пяти минут час. Затем был перерыв на час, и Томас бродил по незнакомым оживленным улицам возле здания суда, пытаясь собраться, приготовиться к тому, что последует дальше.

Давать свидетельские показания оказалось и хуже, и лучше, чем он ожидал. Лучше потому, что, как вскоре выяснилось, он сумел выбросить Грету из головы, несмотря на то что та сидела всего в нескольких ярдах от него и все это время так и сверлила его взглядом. Хуже, потому что Спарлинг заставил его рассказать присяжным все ужасные детали и подробности того, что произошло, когда он заперся в шкафу, а убийцы, совсем рядом, в каких-то двух шагах, безжалостно расправлялись в это время с мамой. Рассказ вслух почему-то превратил эти события почти в реальность, Томас заплакал. И тут же возненавидел себя за это. Плакать на глазах у этой сучки, Греты, а маленькая женщина, секретарь, подносит ему салфетки и стакан воды. Томас поклялся про себя, что больше ни за что не допустит такого всплеска эмоций, что бы там ни вытворял с ним толстяк адвокат Греты.

— Хотелось бы начать с этого человека по имени Роузи, — произнес Майлз Ламберт самым дружелюбным тоном. — Вы говорили, что впервые увидели его у дома отца в Лондоне, верно?

— Да.

— В темноте?

— Он стоял под уличным фонарем.

— Спиной к вам, так?

— Да.

— И ни разу не обернулся?

— Нет, не обернулся. Иначе бы он меня заметил.

— Так что лица его вы не видели.

— В тот момент не видел, нет.

— Только затылок и часть щеки, где был шрам?

— Да, длинный и толстый такой шрам. И увидел я его лишь потому, что волосы у него были собраны в конский хвост.

— Да, да, именно. Конский хвост. Но ведь многие мужчины расхаживают с конскими хвостами, и шрамы имеются тоже у многих, не правда ли, Томас?

— Ну, не такие, как у него. Наверняка кто-то сильно полоснул его ножом по физиономии.

— Как драматично. Но суть совсем не в том, Томас. Я клоню к другому. Как вы можете быть уверены в том, что человек, убивший вашу мать, и тот мужчина, что стоял под уличным фонарем спиной к вам, одно и то же лицо?

— Я уверен, это был тот самый человек.

— Уверены несмотря на то, что видели этого человека всего несколько секунд через маленькую дырочку в стене шкафа?

— Я никогда не забуду это лицо.

— Итак, сперва вы видели мужчину со спины, а второй раз — всего лишь несколько секунд, пребывая в состоянии сильнейшего стресса и страха. И с легкостью делаете подобное заключение, основанное на весьма слабых и неубедительных доказательствах. Согласитесь, все это малоубедительно, верно, Томас?

— Это был тот самый человек.

— Вы делаете такой вывод лишь потому, что решили обвинить Грету Грэхем во всем, что тогда случилось?

— Нет.

— Потому что чувствуете себя виноватым, что не могли спасти свою маму от тех людей в то время, как спаслись сами? И вам нужно взвалить эту вину на кого-то еще, я прав? — безжалостно гнул свое Майлз.

— Нет, это неправда. Я все равно не смог бы ее спасти. Она бежала сзади. Это она втолкнула меня в шкаф. Я не закрывал дверцу…

— Все хорошо, Томас, — мягко произнес судья. — Постарайтесь успокоиться. Я понимаю, вам сейчас нелегко. Мистер Ламберт, я же вас просил. Не надо быть столь безапелляционным.

— Слушаюсь, ваша честь. Вот что, Томас. Я вовсе не хочу сказать, что именно вы виноваты в том, что произошло тем вечером. Ничего подобного, я далек от этой мысли. Я просто предположил, что вы можете испытывать чувство вины. Люди склонны чувствовать свою вину, если умирает кто-то из близких, пусть даже самой естественной смертью. Вы ведь понимаете, о чем я, Томас?

— Да, полагаю, что да, — нехотя ответил Томас.

— И если вы чувствуете себя виноватым, то испытываете потребность возложить эту вину на кого-то другого, я прав?

— Не знаю.

— Вы ведь тогда были настроены против Греты, верно? Еще до смерти вашей мамы?

— Ну, в каком-то смысле, да.

— В каком-то смысле… Уж не потому ли, что она вас отвергла?

Томас залился краской и промолчал. Потом против собственной воли обернулся и взглянул на Грету. Та не сводила с него пристального взгляда.

— Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно, Томас? Как-то в Лондоне она взяла вас на прогулку, а потом, в такси по дороге домой, вы говорили ей, что она прекрасна, объяснялись ей в любви, а она вас отвергла. Сказала, что вы еще слишком молоды. Разве не так, Томас?

— Да, — еле слышным шепотом ответил юноша.

— Я не расслышал, Томас, — сказал Майлз Ламберт. — Нельзя ли погромче? Я не ослышался, это было «да»?

— Да.

В зале воцарилась тишина. Спарлинг беспокойно заерзал на сиденье. Это открытие оказалось для него неприятным сюрпризом. В письменных показаниях Томаса об этом ни слова. «О чем еще мог умолчать мальчишка?» — с тревогой размышлял Спарлинг.

Прежде чем задать следующий вопрос, Майлз Ламберт выдержал многозначительную паузу, дал новым сведениям возможность укорениться в умах присяжных, убедился, что Томас почувствовал себя не в своей тарелке.

— И все это случилось менее чем за два месяца до смерти вашей матушки, не так ли, Томас?

— Так.

— И воспоминания эти были живы в вашей памяти?

— Как-то не думал об этом.

— Вы уверены, Томас? Ведь не станете же вы отрицать, что говорили Грете, что любите ее.

— Я не это имел в виду.

— Так значит, тогда вы сказали ей неправду?

— Нет. Наверное, я задумывался об этом, но в тот день все так сложилось… Вдруг почему-то пришло в голову, ну, я и ляпнул.