Маргарита сразу захлопотала — ужин давно готов, все котелки и миски завёрнуты в тёплое одеяло, и она с умилением смотрела, как набросился он на еду, каким здоровым мужским аппетитом обладал он после этого боя. А потом собрала пропотевшее бельё, вытерла мокрой тряпкой всё его сильное белое тело и уложила спать, как большое дитя, на охапку мягкого сена, покрытого конской попоной.

Она долго сидела над ним, при свете свечи вглядываясь в его закрытые глаза и кладя руки на его и во сне дергающиеся руки, сжимавшие эфес невидимой сабли, на его рот, подергивающийся от безмолвного крика, и она поняла, что бой был жарким и трудным, и только его любовь мешала ему рассказать ей всё. Потом, когда-нибудь, он всё ей расскажет, но теперь, когда ещё свежи воспоминания об этом страшном дне, он ничего не станет говорить. И она сторожила его беспокойный сон, словно насылала на него защиту своего сильного чувства...

Бенингсен выдавал поражение чуть ли не за победу, успокаивал молодого царя, слал донесение за донесением о кровавых боях и больших успехах, которые были выдуманы им. Император верил — ему так хотелось верить в силу русского оружия.

Сообщал Бенингсен и о наиболее отличившихся в бою при Галымине. Об Александре Тучкове написал царю особо: «Под градом пуль и картечи действовал, как ученик...»

Два ордена и новый чин — шеф Ревельского полка пехоты — такими были для Александра последствия сражения под Галымином, и всё-таки даже позже ничего не говорил он Маргарите о своём первом бое, о первой стычке с прекрасно обученными французскими солдатами. Лишь старшему брату Николаю мог он написать об этом:

«Невзирая на ядра, картечи и пули, я совершенно здоров. Я участвовал в двух кровопролитнейших битвах. Особенно жестока была последняя, где в продолжение двадцати часов был я подвергнут всему, что только сражения представляют ужасного. Спасение моё приписываю чуду. Я оставил поле сражения в 11 часов вечера, когда неприятельский огонь умолк. Я отступил после всех...»

Бенингсен положил горы трупов на всех полях сражений, где ему пришлось командовать русскими войсками, и всё-таки не добился победы.

Сражения следовали за сражениями. Наполеон захватил кусок Пруссии, захватывал одну за другой русские крепости, и русский царь поспешил на подмогу Фридриху-Вильгельму. Эта помощь стоила ему очень дорого, но ради королевы Луизы русский самодержец мог пожертвовать всей своей армией. Лишь крупные поражения, чуть ли не гибель самого императора спасли Россию от помощи такой ценой крохотному немецкому королевству. Наполеон захватил Пруссию, и королева Луиза, красавица, гордая прусская дива, стала его пленницей. Только тогда стал Александр искать пути к миру с Наполеоном.

И снова скакал Тучков со своей неизменной Маргаритой к месту нового назначения. Он взглядывал на её разгорячённое скачкой лицо, улыбался и самонадеянно говорил:

— Не бойся за меня, я, как видишь, счастлив в сражениях. Пули меня облетают стороной, картечь меня не трогает, а саблю я и сам отобью...

Она смотрела на его ясное лицо и думала: «Как же он не понимает, сколько молитв вознесла я за него Богу, Богородице, всем святым?» Лишь эти молитвы и помогали ему выходить из кровопролитных сражений живым, здоровым, без единой царапины, хотя никогда он пулям не кланялся, солдаты всегда видели его впереди в самых жарких схватках. Нет, не понимает он, насколько благосклонен Господь именно к ней, отстоявшей свою любовь в горячих спорах с матерью и отцом, потому что каждое его сражение — это её молитвы о том, чтобы её любимый вышел из боя живым и невредимым...

Ревельский полк недавно вышел из жарких боев, и новому шефу полка забот было невпроворот. Солдаты обносились, вместо сапог были у них на ногах странные опорки, а иные и вовсе щеголяли босиком при уже начавшихся морозах, одежонка, солдатские мундиры поизорвались и поистёрлись. Сверх того, нерадивые интенданты часто не подвозили продовольствие, и солдаты перебивались кто чем мог. Тучкову пришлось вступать в жестокие схватки с интендантами, угрозами и лаской склонять их к выполнению своего долга, уговаривать и умолять, вместо того чтобы посадить под арест и держать на хлебе и воде. Отговаривались интенданты всем, чем только могли: и плохими дорогами, и осенней распутицей, и отсутствием в магазинах и на базах провизии, не подвезённой вовремя, и падежом лошадей...

Всё было верно: осенняя распутица надолго вывела из строя нормальное снабжение, лошади, заморённые и заезженные, падали прямо на дороге, денег в полковой кассе не было, жалованье офицерам уже не платили много месяцев. Александр выбивался из сил, сражаясь с интендантами. На его плечах были теперь заботы обо всём: и чтобы в полку было достаточно мушкетов и штыков, и чтобы солдаты не мёрзли и не голодали...

Александр предпочитал не волновать жену своими будничными заботами. Но и она видела, как мёрзнут и голодают солдаты, каким лишениям и испытаниям подвергается их стойкость. Знала, что в бою они стоят как вкопанные перед врагом, предпочитают умереть, а не бежать от штыка. Она не стала ждать интендантских посулов — получила деньги за оброк в одной из своих тульских деревень, поехала по сёлам и хуторам, накупила муки и крупы, мяса и овощей, и на пяти подводах привезла всё это в полковую кухню.

Такую же операцию проделала она и с сукном для мундиров и с кожей для солдатских сапог.

Усадила умельцев — портных и сапожников — за шитьё, и в один прекрасный день на развод весь полк вышел в новых мундирах со всеми знаками отличия.

«Молодцы интенданты!» — чуть было не вскрикнул Александр, проверявший состояние полка, но вовремя спохватился, успел заметить, что мундиры пошиты не той строчкой, да и знаки различия кое-где сидят не на своём месте. Он молча взглянул на командиров — те прятали глаза...

— Маргарита, — сказал ей за обедом Александр, — мне бы не хотелось, чтобы ты вмешивалась в командование моим полком. Я шеф, от меня, от моего слова зависит весь полк. Какой же я командир, если жена за моей спиной делает потихоньку мои дела?

— А разве муж и жена не одна сатана? — засмеялась Маргарита, вспыхнув от неожиданного внушения. — И разве я нарушила устав? И разве, наконец, не болею я за твоё же дело, не могу тебе помочь чем-то? Мы с тобой связаны одной верёвочкой, куда ты, туда и я. Разве не так?

— Это так, конечно, — рассмеялся и Александр, — но не слышишь ли ты шепотков за моей спиной: дескать, жена мужем командует, а то и всем полком?

— А тебя трогают эти шепотки? — изумилась Маргарита. — Да я была бы счастлива услышать такой шепоток: муж вместо жены всё делает, варит щи, кашу замешивает... А тут дело человеческое, почему люди должны страдать, если кто-то где-то недоварил в своей голове кашу? Солдаты тут при чём? Я о людях подумала, а не о тех, кто пускает злобные шепотки. Да и наплевать мне на них. Людскую породу не исправишь иначе, как любовью да заботой...

И он снова смотрел в её сияющие зелёные глаза и думал, как она умна и непосредственна и какое подспорье иметь её всегда под рукой, что она видит многое, ей доступно и сострадание, и жалость к людям.