Штерн стоял на другой стороне улицы и смотрел наверх.

— Без тебя дело не пойдет! — крикнул ему Лейдиг.

Однако их вежливый коллега на этот раз никак не реагировал на призыв. Вместо этого он подошел к мангеймским коллегам:

— Все жители дома внизу?

— По их словам, да, — ответил один из полицейских. — Но сколько их тут живет, я не знаю.

Штерн обратился к уборщице Зундерманна. Она сидела чуть в стороне на перевернутом ящике из-под фруктов и массировала запястья. Коробку с картиной у нее в конце концов просто грубо вырвали из рук.

Штерн махнул рукой, подзывая к себе переводчика:

— Спросите у нее, где ее сын.

Внизу ее сына не было.

Переводчик подошел к гейдельбержцам:

— По ее словам, он живет в другом месте. Но мальчишка сказал, что он живет тут, и за это сразу схлопотал по тыкве.

Ильдирим была раздосадована: этот боснийский студент так здорово владел разговорной речью.

— Разве вы не понимаете? — взволнованно спросил Штерн. — Зундерманн использовал даже сына уборщицы. Натравил его на Дункана…

— Трое там было, — с сомнением возразил Тойер.

— Значит, дружки помогали. — Коллеги редко видели Штерна таким решительным. — У нас в клубе тоже есть такие. Если один получит красную карточку, все его приятели ощериваются.

Их обнаружили в подвале. Парней рвало. Они едва не задохнулись в дыму.

— Вот они, все трое, — устало сообщил Тойер. — Я их узнал, это они закололи Дункана.

Хафнер вышел на улицу и, нечетко артикулируя, крикнул мангеймским, что они могут прекратить розыск — гейдельбержцы их опять обскакали.

Внезапно у одного из троих появился в руке пистолет.

Штерн увидел свою правую руку, ту самую, которой он бессознательно жестикулировал во время разговора, которой пожимал руку полевого судьи по воскресеньям, даже если тот свистел как Стиви Уандер. Но рука, кисть руки, показалась ему теперь чужой, не его, так как сжимала полицейскую пушку. Все произошло за считанные секунды. За многолетние тренировки. И вообще было просто невозможно. Он выстрелил.

На обратном пути за руль села Ильдирим.

Штерн сидел рядом и истерично перебирал обрывки городского плана.

— Что бы мы делали, если бы его у нас не было? К тому же план не мой — его забыл у меня приятель. Теперь его не склеить… — Тут он зарыдал.

Лейдиг погладил его по голове, и никто не нашел в этом ничего предосудительного, даже Хафнер.

— Я куплю ему новый, совсем новый, — ласково пообещал Лейдиг. — Врач же сказал, что рана несерьезная… Если надо, я даже куплю ему два новых…

Тойер сидел на кухне за большой кружкой вина. К утру снова подул холодный ветер. Из маленького приемника вещал добродушный голос, объявляя об очередном прорыве зимы.

Иоганнес Тойер положил ломти телячьего окорока в горячее оливковое масло. Вечер только начинался, он еще успел зайти в магазин. Его молодые коллеги просто остолбенели, когда шеф пригласил их на ужин.

Вино, которое ему понадобится для приготовления мяса, он уже открыл и под разными предлогами неоднократно к нему прикладывался. «Монтепульчано» из соседней лавки, по семь восемьдесят за литр, очень неплохое. Окно в его маленькой кухне было распахнуто. Но прогноз погоды был однозначно плохим, а метеорологи что-то плели насчет пятен на солнце. Страну опустошало коровье бешенство. Поэтому он купил экологически чистое мясо, пускай и подороже.

Еще Тойер не понимал, что заставило его проявить такую фамильярность.

— Только нужно обжаривать внимательно, чтобы мясо стало золотистым и румяным, а не темно-бурым, — говорилось в телепередаче, в которой дилетанту из знаменитостей помогают у плиты телеповар и какой-нибудь известный телеведущий. В той же конкретной передаче пожилой австрийский мим и ведущий пустились в разговоры о вине, перемежая их частыми практическими экскурсами в эту область, в результате куски мяса оказались темно-коричневыми, но это никого не смутило. Тойер любил всю эту серию, а уж передачу про вино — он все записал — впоследствии неоднократно пересматривал. В основном из-за того, что приглашенный повар после каждого глотка вина бормотал бесконечно уютное «эх, хорошо».

Тойер глотнул вина и пробормотал: «Эх, хорошо».

Теперь мясо обжарилось, можно было бросить в сковороду разные овощи, которые он нарубил без увлечения, но добросовестно, и, наконец, залить изрядным количеством красного вина.

Легкий ветерок раздувал пожелтевшие кухонные гардины. Дальше блюдо будет готовиться уже само.

До прихода коллег еще оставалось время. Тойер прошлепал в гостиную и лег на черный кожаный диван. Еще раз перечитал письмо от Хорнунг.

Мой дорогой!

Для меня слабое утешение, что дело было раскрыто, возможно, благодаря моей ослиной глупости. Еще мне очень стыдно перед твоими ребятами. Я не хочу участвовать в праздновании, пожалуйста, пойми меня.

Знаешь, я стала изучать литературу, потому что еще ребенком любила всякие истории; они утешали меня, даже самые печальные из них, поддерживали, когда не на что было опереться. И потому что мне хотелось знать, как все бывает. Я так и не узнала. И сегодня я уже не хочу этого знать. Предпочитаю сохранить для старости хоть что-нибудь волшебное.

Впрочем, я полагаю, что те истории невозможно заменить. Люди глотают идиотские мыльные сериалы, хип-хоп — музыка молодежи — часто напоминает мне старые рассказы у костра, только с добавлением этого сумасшедшего ритма. Мне порой приходится делать над собой усилие, чтобы не думать о тикающей бомбе с часовым механизмом.

До сих пор у нас не было истории, были только встречи. Теперь она у нас есть, и мы можем писать ее дальше, сравнивать с другими и потихоньку улучшать. Истории ведь не очень сильно связаны с временем. Даже если прочтешь старую историю, говоришь: «Она хорошая», а не: «Она была хорошая». Мне хотелось бы смотреть так и на свою жизнь.

Надеюсь, ты, старый конь, неплохо проведешь этот вечер. Только много не пей…

Целую тебя

Р.

Тойер отыскал подходящий для письма листок бумаги. Старую поршневую авторучку пришлось промыть под струей воды. Потом он написал:

Дорогая Рената,

письмо твое замечательное, но для меня, старого полицейского бульдога, слишком возвышенное. Я хочу тебя попросить об одной вещи — давай съездим в Пьемонт! Там у меня живет друг-итальянец. Когда-нибудь я расскажу тебе о том, как я с ним познакомился. Ты будешь смеяться, но это произошло в Шотландии. Впрочем, это сейчас не важно.

Поедем прямо на следующей неделе. У меня сложилось впечатление о твоей лавочке, что, может, временами неплохо из нее и смываться. Ну а мы, суперищейки, получили по неделе отпуска. Приказом начальства. Зельтман считает, что ему требуется время, чтобы порядок превратить в хаос. Вероятно, он надеется, что без нас успешней снимет сливки. Мне на это наплевать.