протекают мыслительные процессы, он сомневался, скорее всего, не верил в метафизику, в «откровения». Уверен, что и к вере он относился только, как данность, необходимость.

- Вы так уверены в этих, как вы говорите «присыпках», знаете металлы, что ещё и не открыты в Европе, но на Востоке ведают? – спросил Ломоносов, приняв решение.

- Да, - лаконично и четко сказал я и придвинул два листа бумаги, где было написано-то немногое, что я знал о свойствах металла, с теми или иными добавками и методах выплавки.

- Я сохраню тайну, ибо мое стремление к познанию сущности вещей превыше всего. Если то, что Вы утверждаете действительно таково, будет ли мне позволено говорить с Вами, когда исследования зайдут в тупик, что неизбежно? - сказал Ломоносов.

- Да, безусловно, пока Вы прилагаете все усилия для определения свойств сплавов, не один, берете себе учеников, опытным путем нужно проделать массу экспериментов, да и направлений в науке очень много остается, есть мне, что еще рассказать. И повторюсь, - сказанное мной тайна, никто не должен знать о наших исследованиях, даже Ваш покровитель Иван Иванович Шувалов. Опубликуем исследования позже, - я придвинул к себе другую стопку бумаг, более объемную, чем предыдущая. – Тут я написал, что знаю о металлах и справах и о тупиках в исследованиях в этом направлении, чтобы Вы не шли ложным следом. Тут же мое видение университета в Москве, в создании которого готов вложиться деньгами. Тут и как обучать и где обучать и как спрашивать за обучение и другое. В дороге, или в свободное время изучите и внесите свои поправки, потом подготовим прожект и покажем обществу, но строить начинать надо сейчас, ищите подрядчиков, говорите с Иваном Ивановичем, мне не досуг пока этим заниматься, но денег дам. Кроме того, тут есть прожекты училищ для подлого сословия с тем, как искать подобных Вам самородков и давать им возможность выучиться и получить сперва личное дворянство, а при усердной работе потомственное. Особенно просмотрите прожекты медицинских училищ для армейских нужд. Пока все, Михаил Васильевич. Если Вы готовы работать в этом направлении – нужно начинать, если нет – я буду искать другого человека. Признаться хотелось бы видеть Вас на этом поприще.

- Вы вводите меня в растерянность, Петр Федорович. То, что Вы предлагаете в деле металлов, я проверю. Остальное – то великое дело, нужное многих дум и размышлений. Я, признаться, желал заняться мозаикой и производством стекла, но, конечно, я стану работать в этом направлении.

- Вы еще создадите много великолепных мозаичных работ, но державе сейчас нужен Ваш ум и энергия, которая всегда сохраняется и Вы являетесь человеком деятельным, а многие в лености пребывают, нужна лаборатория – просите на ее деньги и я дам, поговорю с Иваном Ивановичем и он, безусловно, вложится в создание лучшей в мире лаборатории, - я улыбнулся и протянул еще четыре листа. – Это мой вирш о полтавском сражении, прочтите, если пожелаете, позже.

Я не помнил всю поэму Александра Сергеевича Пушкина, но часть учил в школе, решил вложить в свой формируемый образ и литераторство. Ломоносов начал читать первые строки:

- Горит Восток зарею новой.

Уж на равнине, по холмам

Грохочут пушки. Дым багровый

Кругами всходит к небесам

Навстречу утренним лучам…

Михаил Васильевич не стал дочитывать, а ушел в свои мысли. Я же специально дал это творение «нашего все», чтобы тот, кого считают родоначальником русской словесности, кто был готов сломать нос Сумарокову за его легкомысленный подход к сочинительству виршей, прочитает апологета русского стихотворения. Думаю, Александр Сергеевич мог бы проникнуться важностью момента.

То, что я дал на откуп и критику стихотворение Пушкина первому теоретику-профессионалу русской словесности Ломоносову, имело далеко идущие планы. Я знал, что Михаил Васильевич долго и мучительно составлял принципы русского стихосложения, выводил закономерности, правила. С творчеством Пушкина ему это должно было стать, куда сподручней делать. Может тем, что я передал Ломоносову отрывок из поэмы «Полтава», сэкономил год-два его кипучей деятельности, которую можно направить в иную, практическую плоскость.

- Я просто не понимаю, Вы немец, русский для Вас даже не второй язык. Но как? Почему не на французском пишите? Я не ставлю под сомнение, что это Вы написали, но сие… «откровение». Вы так, Петр Федорович, заставите меня поверить в таинственные знания масонов, – пребывал в шоке профессор химии.

- О, нет, прошу Вас, не лезьте в эту яму масонскую, это не они повлияли на меня, уж поверьте. А в ином, я и сам не понимаю откуда, верю, что то дар от Пресвятой Богородицы, что приходила ко мне в годину хвори смертельной. И я должен являть миру вирши, дабы обогащать оный. Но Вас очень прошу – не нужно распространятся, о том, как и о чем мы говорили. И тогда наши встречи станут более частыми и не менее интересными. А сейчас, прошу Вас познакомиться с моей супругой, она уже должна проснуться. И настаиваю, на нашем совместном завтраке. Учтите, я скромен в еде, так что не обессудьте, - сказал я и поднявшись с кресла указал направление в столовую, где уже распоряжалась Катэ, пригласившая на завтрак так же свою фрейлину княжну Гагарину.

Я ненадолго покинул компанию, извинившись, вернулся в кабинет, возле которого был Тимофей Евреинов.

- Ну, все по чести? – спросил я у своего помощника, которому досталась не легкая задача посчитать серебро, что было привезено мне в рамках предательства Голштинии.

- Тридцати пяти тысяч не хватает, - ответил Тимофей.

- Бестужев… Пошли к канцлеру бумагу от моего имени о недостаче. Он и так получил свои сто тысяч за весьма сомнительные результаты. Простую, казалось, комбинацию, усложнил до абсурда, - сказал я и поспешил вернуться к завтраку.

Через полтора часа светило ученой мысли в России, уехал в задумчивом, но точно не в удрученном состоянии. Я же отправился спать. Бессонная ночь, игра в диверсантов, потом прием нетерпеливого ученого, что с ночи ждал аудиенции – все это, вызывая непреодолимую усталость, вынудило идти отдыхать, лишив Катэ общения. Благо, фрейлина Гагарина рядом, а чоглаковское семейство уехало выяснять отношения. Оказалось, что Кошелева беременна от Николая Чоглакова, как и жена этого бычка-производителя [реальная история, как, казалось, идеальное семейство Чоглаковых, представленное к молодоженам, оконфузилось]. Но это их дело, хотя некоторое злорадство имеет место быть, очень уж неприятные личности эти Чоглаковы.

* ………* ………*

Берлин. Дворец короля Фридриха Сан-Суси

24 июля 1746 года