Но тут вмешался старик Фрейд. Напомнивший ей, что она не лесбиянка.

Тогда, в конце зимы, у них уже были некоторые разногласия. По поводу того, что Марина не ходит на занятия — о чем Вика, которой она говорила, что все о'кей, узнала случайно, решив сделать Марине сюрприз и приехав к ней в институт, и узнав от кого-то, что ее там не видели давным-давно. По поводу того, что Вика, постоянно обещавшая Марине куда-нибудь ее устроить, так ничего и не делает — видимо, желая сохранить Марину для себя и боясь, что на работе она найдет кого-нибудь другого. По поводу денег, которые Марина отказывалась брать, хотя они ей, конечно, были нужны. Ну и по ряду других поводов.

Все это, конечно, было мелко. Настолько мелко, что она не хотела обращать на это внимание. И не хотела себе признаваться, что ее начали немного раздражать менторские нотки в Викиных ежедневных записках, и ее бесконечное сюсюканье, и болезненная, беспочвенная ревность, которую мог вызвать даже взгляд, брошенный на Марину идущим мимо мужчиной. И то, что она оказывается все в большей и большей зависимости — материальной, естественно. И то, что Викина любовь, казавшая таrим благом, на самом деле давит на нее и душит. Но она не хотела этого признавать и стыдила себя, внушая, что не права, пряча все это куда-то очень глубоко и далеко.

Это произошло в конце февраля — когда Вике дали на работе пару отгулов. Так что им предстояли четыре выходных, которые Вика вполне заслужила — потому что последние пару недель приходила с работы очень поздно и жутко вымотанная — и которые Марина решила сделать запоминающимися. У нее долларов четыреста было, Вика ей всовывала понемногу, а она не тратила, не хотела на себя, знала, что подвернется случай. И как только он подвернулся, решила сделать Вике сюрприз. И отправилась по магазинам.

Когда такси высадило ее у подъезда, в кармане не осталось и доллара — зато в руках была коробка с тортом и два огромных неподъемных пакета. Неподъемные, правда, они были из-за восьми бутылок итальянского шампанского, которых должно было хватить на четыре дня разгула. А самое главное и дорогое их содержимое было куда более легким. Пристегивающийся искусственный член черного цвета и гигантского размера, двойной фаллоимитатор, предназначенный специально для лесбиянок, кожаная плетка и блестящий винилом садомазохистский костюмчик. И несколько порнокассет — в число которых затесался случайно безобидный «Калигула». Как раз и вызвавший наибольший Викин гнев.

Она жутко довольна была своими покупками. Ей и вправду хотелось сделать Вике сюрприз, хотелось показать и дать почувствовать что-то необычное и новое. Потому что хотя она и не хотела признавать, что ей нужен мужчина, нужен настоящий секс, но все же думала порой, что их интимные отношения стали однообразными. Она, конечно, не говорила обетом Вике и даже оправдывала ее для себя, напоминая, что та устает в своем банке, но все же ей хотелось чего-то иного. И она была уверена, что и Вике этого хочется — просто она неопытная, она не знает, как это может быть еще.

Она уже представляла себе, как это будет. Как придет с работы Вика и она сразу пошлет ее в ванную, а сама откроет шампанское и сделает канапе, перед таким сексом этого достаточно. А когда Вика войдет, усадит ее в кресло и включит видео — а сама сядет рядом и будет касаться везде губами и пальцами, мягко и аккуратно усиливая возбуждение от просмотра. А потом наденет на Вику черный костюм и пристегнет ей член и попросит связать себя и высечь и изнасиловать жестоко и беспощадно. А потом они постелят на пол плед и лягут так, чтобы обе могли ввести в себя двойного гиганта, и будут двигаться навстречу, постанывая. А потом…

У нее было слишком много планов — так много, что для их осуществления не хватило бы и недели беспрерывного секса. И она была ужасно энергичной и весело суетилась, готовя все к первому вечеру их четырехдневного медового месяца. Который был бы совсем не лишним, который бы убрал из их отношений привычность и рутинность.

Но ничего не вышло. Точнее, все пошло не так. Вика, конечно, обрадовалась нежно-теплой встрече, и недоумевала, слыша загадочный Маринин тон, и даже просила рассказать ей про сюрприз, но сдалась и отправилась в ванную. И даже дала себя накрасить сильно — немного протестуя и все спрашивая, зачем, все причитая, что ей так не нравится, она так не любит. И видимо, тогда уже начав раздражаться. А после они перешли в гостиную, и хлопнула пробка, даруя свободу пьяным пузырькам, и на экране замелькали сцены из «Калигулы» — красивые, отлично снятые, очень чувственные.

— Марин, давай посмотрим что-нибудь другое. — Вика поморщилась, недовольно отворачиваясь от экрана, вставая демонстративно, включая верхний свет, лишая обстановку тщательно созданной интимности. — Я уже это видела, давно — противный фильм, не люблю. С лесбиянками там сцена хорошая — а на мужиков смотреть не хочу. Они там такие — у них там… Ну выключи эту мерзость, прошу ведь!

— О, дорогая! — Она улыбалась ей таинственно, она вовсе не собиралась сдаваться. — Ты не права. Потому что после фильма… Ладно, раз ты такая нетерпеливая, сейчас я тебе все покажу — чтобы ты не спорила. Увидишь — тебе понравится…

— Что это?! Я спрашиваю — что это за гадость?!

Она протягивала Вике покупки — а та отступала назад, глядя с отвращением на костюмчик из винила и гигантский вздыбленный член с ремешками и застежками.

— Ну перестань, Вика! — Она еще не жалела, что купила такое. — Разве плохо, что мы сделаем это по-другому? Ты только представь, как ты берешь меня, а я…

— Я так и знала! — Викино лицо перекосилось, глаза залились водой. — Я так и знала! Тебе нужен мужчина, да?! Ты не можешь вот без этого… этой штуки?! Разве тебе мало меня?! Ведь я… Я тебя так люблю, я так стараюсь, чтобы тебе было хорошо! А ты…

— Ну что ты, милая. — Она все еще держала так испугавшие Вику предметы в вытянутых руках, словно намереваясь всучить их любой ценой. Не понимая, почему та себя так ведет. — Просто ты такая активная со мной, и почему бы тебе… Ну скажи, разве это не интересно — почувствовать себя мужчиной? Представить себе, что ты берешь меня по-мужски?

— Нет, спасибо! Но если тебе так хочется… — Викин голос, и так дрожащий, оборвался на мгновение. — Если тебе так хочется, можешь вызвать себе мужчину по телефону. Так можно, я слышала. Вызови, а я заплачу, если это так важно…

— Но разве я так плоха, чтобы платить мужчине? — Она предпочла не заметить сарказм в Викином голосе и не пустила его в свой. — Лет через тридцать — может быть… А пока — поверь мне, что если бы у меня было желание, я бы могла очень разбогатеть, если с каждого, кто меня хочет, брала хотя бы по двадцать долларов. Но они мне даже бесплатно не нужны — ты же знаешь…

Вика молчала. Стояла и молчала с мерзким выражением на лице — глядя обиженно, поджимая губы, уродуя и без того не слишком, мягко говоря, эффектную внешность.

— Милая, тебе это понравится, — повторила, подходя ближе, касаясь Викиной руки. — Хочешь, сначала я побуду мужчиной. Ты ведь такая приятная, они ведь наверняка к тебе пристают на работе — не ври мне, я знаю, но не ревную. Ну вот и представь, что делаешь это с тем, кто тебе больше нравится…