лицо. Хотелось на обед. Жилистый Юра, с ногами длиннее туловища, осмотрел меня безрадостно. Не зная, как закентоваться, я решил пошутить:

— Ну что, на парашу нас отправили, да?

Он ответил вопросом:

— Ты гелем его надрачиваешь?

— Нет. Водой обычной.

— Каждое утро?

— Приходится.

— И что, держится?

— Не падает.

И тут я обрадовался едва уловимому стеснению на Юрином лице. Стесняющийся человек — сокровище. Чудо, а не человек!

— Так это… а ты не этот… не тот… не гэй?

Почему-то Юра произнёс через «э».

— Нет, — ответил я. — А ты?

Он рассмеялся:

— У меня жена и две дочки.

Общая работа сблизила. Я догадался, что Юру «свои» тоже не очень котируют. Не знаю за что. Видимо, за его неспособность присоединяться к коллективу на основе принципа общей ненависти. Да он и вообще, кажется, не умел ненавидеть. Добряк. Среди собак он был бы сенбернаром.

Нужно сказать о Юриных «своих». Это были гастарбайтеры из Украины. В 2014 году, как известно, между русскими и украинцами только начался чемпионат ненависти. Украинцы жили прямо на стройке, и, собственно, инициатива построить «капитальный» туалет исходила от них. Вскоре на нашем объекте воссоздалась точная модель человеческих отношений, существовавшая между сёлами Колотиловка и Покровка в первые дни войны. Граница, проходившая между будущей школьной столовой, где жили украинцы, и будущим спортзалом, где обедали и собирались мы, нарушалась редко. Однако нарушалась. Стороны при этом держались крайне любезно и даже обменивались сигаретами. Изредка ругали начальство — дескать, зажрались, суки, опять задержали аванс. После все вновь кучковались раздельно, пересказывая детали быта вражеской стороны. Украинцы считали, рассказывал Юра, что им мало платят из-за нас. Наш каменщик Глушко, наоборот, разъяснял, что платят нам скромно из-за «хохлов», согласных вкалывать за копейки, что существенным образом отражается на показателях рынка труда.

— Приехали, суки… Страну развалили, теперь к нам сунулись порядки наводить. Мужики, да они и строить-то не умеют.

Один старый электрик — Липатов, кажется, — возразил:

— Так это не они приехали! Это их наш директор приобрёл. Если не они, то таджики. Или алкашей по району соберут. Эти хоть строители настоящие.

— Кто их знает, какие они строители!

— Нормальные. Вон их работа, — он показал на коробку столовой на заднем дворе.

Разгорелся ненасытный спор, состоящий из цитат, позаимствованных в вечерних политических шоу, сомнительных фактов и нелогичных обобщений.

Я ушёл мыть посуду.

«Власовцы», «бандеровцы», «хохлы», «майданутые», а они нам — «колорады», «оккупанты», «агрессоры», «москали», — слова как колода карт. На каждого валета есть дама. Один спорщик на козыри надеется, а другой — на краплёную десятку. Но вот игра окончена. Первый в плюсе, а второй слегка проиграл. Карты в топку. Новые игроки. Новая колода. А хозяин казино не интересуется результатами партий. Он точно знает: казино — прибыльный бизнес. Самая дорогая в округе мулатка ему что-то шепчет в ухо на интернациональном языке. Он убавляет вопли политического шоу и закрывает глаза, чтобы не портить вечер.

Юра часто объяснял, что в Харькове всегда положительно относились к русским. Он так, я думаю, извинялся за националистический бардак. Я не требовал этих извинений, но и сам ощущал, что обязан оправдаться, причём не лично, а от лица нации. Идиотское чувство.

— Слушай, мы очень много говорим о политике. Теперь все разговоры с русскими сводятся к этому.

Мы возводили перегородку в будущей столовой. Юра намазывал долгий и широкий слой серого раствора, а потом зачем-то половину собирал мастерком в ведро. Прикрыв глаз, будто целясь, он вновь выбирал раствор из ведра, что-то измерял локтем, убирал лишнее и только после этого клал первый кирпич нового ряда.

— Ты прав. Только до знакомства с тобой я про политику ни с кем не говорил совершенно. И не думал!

Я бегал с ведрами от бетономешалки к Юре и обратно.

— О! Как сметана растворчик! Молодец, пацан! — похвалил он, а потом глянул на меня, худого, красного, потного, и сказал наставительно: — Тебе про девок нужно думать, а не про политику!

— Кстати, о девках! — мне хотелось рассказать эту историю, и я обрадовался возможности. — Обедаем мы сегодня. Сидим в спортзале, как всегда, почти полным национальным составом. Ну, трёп бессмысленный, как обычно, Глушко под это дело пачку клея через забор перекинул, а мы всё дискутируем.

— Про политику? — Юра вынул сигаретку, прикурил и высморкался под ноги.

— Сначала про политику, а потом, после обеда, про баб. У кого какие приключения. Лёха солировал опять, а потом закурил и говорит: «Есть у нас на стройке одна… Хорошая женщина. Штукатурша. Надя! Знаете?» Мы никто Надю не знаем, а вот Лёха, судя по всему, давно за ней ухлёстывает. В общем, он описал её с такой любовью, как наш русско-украинский советский писатель Булгаков — свою Маргариту. И такая она, и сякая. Весёлая, добрая, а главное, животик круглый…

— Хм… Я её что-то не знаю… — задумался Юра.

— Маргариту?

— Надю эту!

— А-а. А я теперь знаю! — продолжал рассказывать я. — После обеда меня послали куда? Натаскать штукатурам песка в актовый зал! Прихожу и между делом спрашиваю: «А кто Надя?» И тут поворачивается ко мне копия Лёхи, только в косынке и без переднего зуба! Лет сорок пять, видно, что плотно на стакане сидит, но зато бойкая, шустрая и лифчик не носит — соски через майку на волю стремятся.

Юра рассмеялся, вспомнив Лёху: дряблого, рябого, кривоногого мужика с гусиной грудью и шрамированной головой.

— И что она?

— «Я, — говорит, — Надя, а шо? Женихи разыскивают?» Тут я не выдержал — заржал. «Может, и разыскивают, — говорю, — вернее, наверняка. Вообще-то мне поручили у вас справляться о необходимых объёмах песка». Она заскучала сразу. Сказала, что ей пофигу — сколько принесу, столько и намешают. Договорились на корыто.

После мы с Юрой вместе обедали. Он угостил меня невероятным салом. Густо перетянутое мясными верёвочками, оно вздрагивало на чёрном хлебе, как девушка на морозе, а оказавшись во рту, мгновенно таяло, что шоколад в духовке. Понимаю, что это стереотип — про украинцев и сало, но оно действительно там вкусное. Помню, как до войны мы ездили с родителями в Харьков и возили контрабандой целые кусищи этого жёлто-белого золота. Ну и, конечно, дешёвые джинсы. Разница курсов позволяла почувствовать себя на Украине олигархом. Они, кстати, нас ещё и за это не любят.

В тот день после обеда мы увидели вертолёты. До сих пор жители Белгородской области вспоминают о них как о самом ярком впечатлении того лета.

В крупных городах вертолёты — обыденность. Там военный вертолёт способен затеряться. Он невидим среди железных