Ее лицо с нежной бледной кожей представлялось ему овальным холстом. Господь, очевидно, находился в прекрасном расположении духа, когда создавал ее, и лишь поэтому он даровал ей такие чудесные зеленые глаза с продолговатым разрезом, опушенные густыми черными ресницами. А затем еще добавил янтарный нимб вокруг зрачков. У нее был изящный, идеально правильный носик с горбинкой и соблазнительные розовые губы, чуть блестящие, словно изысканно тронутые невесомым штришком перламутровой помады. На подбородке — едва приметная ямочка, как будто Создатель слегка дотронулся до него пальцем, одобряя свое творение. О, он клянется, что когда-нибудь непременно нарисует ее портрет. И обязательно во весь рост. О, это будет потрясающая картина. Конрад представил, как обнаженная Селестина лежит на ложе из розовых лепестков и ее волшебные глаза чарующе мерцают таящейся в них загадкой, а губы слегка изогнуты, словно она только что пробудилась ото сна и вспоминает пригрезившегося ей возлюбленного. Вспоминает его самого. Нет, не так! Ее глаза подернулись дымкой то ли размышлений, то ли воспоминаний, а на губах блуждает едва различимая улыбка, одна из тех, которые идут из глубины сердца, а поэтому такая улыбка могла быть отражением и тихого счастья, и невыносимой тоски, беспредельной веры или же полного смирения. Улыбка, понять или расшифровать которую невозможно… Конрад четко осознавал, что самая большая сила на свете — это любовь. Но всепоглощающая любовь редко становится чем-то простым. Как раз все ее противоречивые оттенки, все ее сложности и перипетии и превращают любовь в столь мощную силу, способную погубить слабых или возвысить сильных, в силу, сметающую все на своем пути. А страсть, ненависть, месть — это всего лишь различные стороны одного великого чувства, называемого священным словом «любовь».

Конрад хотел сказать обо всем этом приближающейся к нему Селестине, но не успел. Он уже раскрыл ей свои истосковавшиеся объятия, как вдруг она беспощадно взмахнула обнаженной катаной и, издав нечеловеческий рев, прыгнула на него, занося руку для смертельного удара. Словно в кошмарном сне, он взглянул на нее повнимательнее, и крик ужаса тут же застрял у него в горле. Селестина зависла в воздухе, и Конрад успел рассмотреть ее глаза — их цвет полностью изменился, из зеленого превратившись в кроваво-красный. Верхняя губка девушки приподнялась, обнажая небольшие, но весьма острые клыки. Оборотень остолбенел и онемел, не способный двинуть ни ногой, ни рукой, ибо от несущейся на него твари исходили волны жуткого холода, сковавшего его мускулы, заморозившего кровь в жилах и парализовавшего нервные рефлексы конечностей. Ход времени остановился, а влюбленный вервольф обреченно следил за падающим на его голову клинком, опускающимся все ниже и ниже…

Я больше не могла сдерживать овладевшую мной ярость, помешавшую мне и далее притворяться той расчетливо-хладнокровной особой, какой я так хотела казаться своему врагу, но какой, к своему величайшему сожалению, не являлась. Намереваясь покончить со своим заклятым врагом первым же сильным ударом, и поэтому, обхватив рукоять катаны четырьмя пальцами правой руки, а пятым сильно упершись в гарду для создания опоры всей кисти, я стремительно прыгнула на обидчика. Воображение уже рисовало мне упоительную сцену, как, снесенная моим клинком, его отрубленная голова катится по земле, однако моим мечтам не было суждено сбыться.

Чуть зависнув над головой растерянно моргающего Конрада, я неожиданно ощутила мощный толчок в грудь, резко отбросивший меня назад. Беспомощно дрыгнув ногами, я отлетела метра на три и плашмя грянулась на твердый асфальт, чуть не вышибивший из меня дух. Зрение пропало, сменившись россыпью сине-белых искр. Не зря, видать, утверждают, будто небо в алмазах можно увидеть только после качественного удара о землю. На несколько последующих секунд я напрочь утратила способность дышать, корчась от невыносимой боли, прикусив нижнюю губу и сдавленно мыча. А затем я все-таки кое-как разжала свои судорожно стиснутые челюсти, и холодный воздух благотворной струей ворвался в мои сморщенные легкие, возвращая их к жизни. Господи, я снова дышала! Хрипела, свистела, захлебывалась и пускала пузыри из слюны. Когда я перестала трястись, из моих глаз хлынул поток неконтролируемых бесшумных слез. Они ласкали лицо и несли облегчение, стирая отголоски той страшной боли, которая медленно уходила из тела, оставляя после себя неприятный осадок обиды и разочарования. Что же это было?

— Что это было? — опираясь на услужливо поданную руку подбежавшего ко мне Тристана, неразборчиво выдавила я, пытаясь вновь овладеть членораздельной речью. — Я даже и не подозревала о возможности такой боли. — Я уцепилась за плечо мужчины, с кряхтением поднялась и с опаской посмотрела на виновато переминающегося поодаль оборотня. — Чем это ты меня шандарахнул, козел?

Вместо ответа он приподнял свою правую руку, показывая красующийся на его запястье браслет, испускающий ровное горячее багряное свечение.

— Я не специально, — извинился вервольф, — прости, это вышло само по себе. Я не собирался причинять тебе вред, ибо настоящие мужчины женщин не бьют.

— Ну да, ну да, — чересчур покладисто покивала я, — охотно верю. Вот только тут возникает одна маленькая неувязочка. По-моему, настоящий мужчина тот, с кем женщина не задает себе вопрос: «А не слишком ли быстро я ему дала?»

На скулах вервольфа, изрядно уязвленного моим предельно прозрачным намеком, перекатывались гневные желваки. Ага, значит, я его все-таки унизила! Похоже, наша ссора начала набирать новые обороты, и если ее сейчас кто-нибудь не замнет, то…

— Невероятно намоленная вещь, освященная, скорее всего, в соборе Святого Петра! — не предположил, а уверенно констатировал Тристан, заботливо обнимая меня за талию и поддерживая. — Санта, ты могла умереть…

— Санта? — тоскливо вздернула брови дылда, представившаяся мне именем Оливия. — Какая еще Санта?

— Санта Инферно, — с достоинством пояснила я, вприпрыжку ковыляя к единственному, чудом уцелевшему в пожаре ящику и с облегченным вздохом опускаясь на него. — Так меня зовут. Так что вы меня с кем-то путаете.

Крылатый юноша печально присвистнул.

— Значит, ты теперь Адская! — уныло скрипнула зубами Оливия. — Приплыли…

— Она стала вампиром? — испуганно ахнула вторая девушка.

— Ну и что? — ослепительно улыбнулся Тристан. — Все женщины — вампиры от рождения. Они же без зазрения совести сосут из мужчин кровь. Разница состоит лишь в том, что одни дамы проделывают это совершенно открыто, а другие — посредством бриллиантов, мехов или куда более прозаического: «Где ты шлялся до двух часов ночи, скотина?» Так кто тогда честнее?

Чужаки протестующе загалдели, призывно протягивая ко мне руки.

Я равнодушно пожала плечами, не понимая, чего они от меня хотят. Лично мне они были абсолютно безразличны, будто и вовсе не являлись разумными существами, а представляли собой некие неодушевленные предметы или, еще того хлеще, просто пустое место. В данный момент меня интересовали совершенно другие вопросы…

— Откуда он у тебя? — Я с любопытством вытянула руку, указывая на треклятый защитный амулет, и Конрад тотчас с готовностью шагнул ко мне, но Тристан предостерегающе вскрикнул и встал между нами. Вервольф раздосадованно поморщился: