Нож ходил под соснами и собирал цветы. И это во время, когда сзади на пятки наступает армия, а впереди мы упираемся в городской гарнизон!

Нож собрал букет и пошел в пещеру. Проходя мимо меня, он отделил от букета три цветочка.

— С весной тебя, Пушистая Сестричка! — И понес букет дальше, сестре.

Все правильно, Нож молодец, когда же еще цветы собирать? Сзади на пятки наступает армия, а впереди гарнизон.

Запасы гороха, рассованные по карманам в Пуповине, подошли к концу. С трудом наскребли и заварки на один котелок чая.

— Ничего, — сказал Нож, — все равно в город надо. Там пополним запасы и забудем о горохе. Со мной Пушистая Сестренка и Штиль.

Штилем оказался тот парень при баллисте. Все понятно, шторма в день, когда он родился, похоже, не было.

Как хорошо, что на свете есть такие города, как Ракушка: у нас на улицах всегда столько самого разного народа, что никому в голову не придет обращать внимание на не так одетого человека. Каждый волен ходить, как ему заблагорассудится.

Поэтому я свободно шагала в легионерском костюме, который, похоже, уже прирос ко мне.

"Не прирос, а от грязи приклеился…" — а я думала, дракон спит себе на скале над пещерой.

Пока мы шли не в город, а в небезызвестную бухту Ай-яй-яй. В шутке дракона было слишком много правды — пребывание в Пуповине превратило нас в трубочистов. Да и просто хотелось искупаться по-настоящему. Я три года не плавала.

Тропинка, зигзагом спускающаяся с Сопи-горы, пересекла дорогу, ведущую от Ракушки к Трем Каплям, и вывела нас на побережье.

Море было еще до ужаса холодное, но мы все-таки выкупались и попытались привести себя в более или менее приличный вид.

— А почему ты взял меня в город? — полюбопытствовала я.

— Для достоверности, — ничуть не смущаясь, пояснил Нож. — Два парня, идущие из бухты Ай-яй-яй, могут вызвать слишком много вопросов.

— Ну спасибо, странная какая-то достоверность! — обиделась я.

— Ты не поняла. Парочкой пойдем мы с тобой, а Штиль поплетется в одиночестве. Или нет, давайте вы пойдете, а я буду в отдалении. Во Второй Гавани встретимся.

— Как скажешь.

Мы пошли в Ракушку короткой тропой, бегущей по прибрежным скалам. Нож ушел первый и скоро он скрылся из виду.

— Ты же не из Ракушки? — спросила я утвердительно у Штиля.

Тот кивнул.

— Да. Я из Пятки Белки, которая лежит на побережье к востоку от устья Плети.

— Тогда я тебе кое-что покажу! — обрадовалась я. Для этого надо было сойти с тропинки.

Мы немного спустились между скал по расщелине.

— Вот, а теперь смотри! — повернулась я. Неприметная с тропы, одна из скал, если смотреть на нее снизу, до ужаса напоминала голову большой добродушной собаки.

— Эта наша Собака, — гордо сказала я. — Правда, похоже?

Штиль кивнул.

Мы снова поднялись на тропу и пошли к городу. Слева скалы обрывались в море, справа уходил вниз поросший лесом склон.

— А вот здесь раньше жертвенные костры горели. Видишь, даже остатки валов сохранились? — показывала я все попадающиеся достопримечательности.

— Больше похоже, что корабли сюда, на скалы, заманивали, — заметил Штиль.

— Тебя не проведешь. Но дело было так: сначала заманивали, а потом, после грабежа, на радостях жертвенные костры Морской Гостье зажигали. Одно другому не мешало. Это давно было, еще до Ракушки.

— Вы верите в Морскую Гостью? — удивился Штиль.

— Верим. А чему ты так удивляешься?

— А как же Медбрат и Сестра-Хозяйка?

— А чем им Морская Гостья помешала? Они больше за сушу отвечают, а моря побаиваются.

— Почему Гостья?

— Потому что нет у нее храмов и дома нет. Бежит себе по волнам и появляется там, где хочет. Любит северо-западный ветер. Она сама по себе.

— Почему же вы ее так любите?

— Она людям парус дала.

С самой высокой точки тропы я попыталась высмотреть, не видно ли на горе золотого отблеска, не заметен ли мой дракон.

Нет, гора тайн не выдавала.

Мы спустились со скал и вышли ко Второй Гавани.

Я засмотрелась на корабли и пропустила появление Ножа.

— Нормально дошли? — спросил он, вынырнув откуда-то из-за складов. — Тогда идем.

Никогда не думала, что увижу Ракушку такой…

Словно помнила веселого, цветущего человека, а встретила его после долгой отлучки больным и погасшим.

Ракушка как будто съежилась, поблекла, поникла увядшей травой. И люди на улицах не улыбались, как прежде, и гомон на припортовом рынке потерял свою остроту и соленость. Даже солнце теперь светило не так ярко.

Мы поднялись по улочкам вверх от Второй Гавани и вышли на главную площадь Ракушки, которая называлась Легкая Плешь и была разбита перед холмом Окончательная Лысина.

Там, на холме, стоял храм Сестры-Хозяйки и Медбрата, в пристрое которого, дабы место не пропадало, печатали еще и монеты; возвышался Дом Городских Старшин и башня, которую, как и храм, практично использовали для совершенно противоположных целей: хранили в ней городскую казну и держали преступников.

Теперь там размещался гарнизон, присланный из столицы и заменяющий собой прежнее городское самоуправление. Сюда же подтянулись и прочие службы, осуществляющие единообразное управление во всех городах разросшейся империи.

Адреса теперь звучали так: Служба Надзора за Порядком — Легкая Плешь, дом один, два, три. Службы Гражданских Дел — Легкая Плешь, дом четыре. Гарнизон — Окончательная Лысина.

— Ты посиди, а мы оглядимся, надо Лысину потоптать, — сказал Нож и усадил меня на скамью под тенистыми дубами, насаженными около бывшей Выставки Диковинок Ракушки. Выставку, видно, тоже попросили отсюда, дабы не мешала управлению,

Я сидела и смотрела, жизнь площади разворачивалась у меня перед глазами, и мне становилось все хуже и хуже.

В центре Ракушки вновь потянуло разрушенной Пряжкой, словно и не взрывались от моего крика ее стены, не рушился нерушимый Перст.

Оказывается, не только меня ломали на краю земли в пансионате, переделывая для нужд Окончательного Воссоединения.

Здесь, на берегу моря, пытались сломать мою Ракушку!

Пытались уничтожить легкий вольный дух города, вытравить из сердец ее жителей, из камней ее мостовых пьянящее чувство независимости.

Ты — Маленький Окраинный Город, Каких Полно в Необъятной Империи! — так и слышалось мне в важной поступи по Легкой Плеши прибывших в обозе гарнизона столичных чиновников. Хорошо знакомая по Пряжке ранговость отражалась в их оловянных глазах.