Легко на стрежень вышел паренек, на порубежье тонкое, где волны – со светлым рядом темный табунок – бегут туда-обратно, пеной полны. Вначале, все держалки отвязав, с опаской парень слева локти свесил, и тотчас опечалились глаза – мир стал мгновенно безотраден, тесен. Тяжелая, тягучая вода плеснулась из самой, казалось, глуби. Чернее смоли, холоднее льда к культям студеные прильнули губы, и пальцы в беспросветной тьме свело… Какие – в мыслях промелькнуло – пальцы?! Омыть он локти хочет, где светло, а не пускают ледяные жальца. Насилу отступил липучий плен, вернув назад, в сомнениях и муке, взамен привычного – культей взамен – красивые, но неживые руки!

Скорей к прозрачной, солнечной воде – там лучезарны волны и в ненастье. Вода живая выручит в беде, даст мертвой паре рук движенья счастье! Волна с волной, хрустальная, сошлась, вода взбурлила пеной белоснежной, и струй сияющих сквозная вязь прошила каждый палец током нежным. Горячей крови ринулись ручьи в спокойно шевельнувшиеся руки. Жизнь подхватила их в круги свои, бегущие безделья и докуки!

Проделав за день этот путь большой, поднялся парень в росте, вызрел нравом. Вернулся с обновленною душой, с руками новыми, в теченье правом. Сгрузил на берег бурый железняк… Прошло немного времени по Кругу, и стал гордиться пареньком аймак – первейшим кузнецом на всю округу!

Волшебным зверем мастера был я, – гордо сказал Человек-лось. – Вознаградил его Кудай подарком. В кузнечном выселке все коваля-друзья трудились так, что небу было жарко! Оружие ковали и доспех и отливали звонкие хомусы, шаманам нержавеющий успех давали обереги от искуса. Мой мастер дважды с Круга уходил и дважды вновь отметился явленьем. Ему я верой-правдою служил…

– Он может родиться и в третий раз? – взволнованно спросил Атын.

Глаза волшебного зверя блеснули торжеством и задором:

– Он снова здесь!

Помедлив, Человек-лось ухмыльнулся:

– Ну что, с перерожденьем?

– Ты хочешь сказать, что я – это он?!

Зверь коротко хохотнул:

– Хочу сказать, что он – всего лишь ты!

Они стояли на горе. Внизу простиралась широкая Элен.

– Вон твой аймак. Там ждут, когда вернешься, владеющий джогуром красоты! Иди, иди. – Он легонько подтолкнул мальчика в спину. – Сейчас уже проснешься…

Призванные Илинэ ботуры забрались на утес и спустили Атына из орлиного гнезда. Он был в беспамятстве, тело билось в лихорадке. Охваченная ужасом Лахса, забыв поблагодарить воинов, с бестолковыми воплями засуетилась вокруг. То кидалась растирать ледяные ноги воспитанника, то сваливала на него кучу одеял и снова их сбрасывала. Манихай носился за женой следом, роняя из рук подхваченные на бегу нужные вещи и опрокидывая другие. В шуме и суматохе Илинэ умудрилась вскипятить воду. Придя в себя, Лахса укутала ноги мальчика горячими ровдужными лоскутами, крепко растерла безжизненные руки медвежьим жиром с муравьиной кислотой. Манихай без уговоров побежал за Эмчитой.

Наконец лицо Атына покрылось потом и горячечными пятнами. Лахса разжала ножом его стиснутые зубы, влила воду в иссушенный рот. Отирая мальчику шею мягким кусочком замши, нашла заполненный чем-то твердым кошель на шнурке и замерла… Двойник! Не он ли, этот костистый злыдень, накликал нынче беду? Уселась так, чтобы не увидела Илинэ, развязала шнурок и спрятала кошель за пазухой.

Манихай привел Эмчиту. Берё в дом не зашел, присел у порога. В юрте старуха шумно вдохнула воздух:

– Пахнет сильной болезнью.

Обошла столб, словно видела его, обогнула лавку. Ощупав Атына, подняла встревоженное лицо:

– Грудное воспаление. Сильно промерз.

Лахса заломила руки:

– Как же – в такую жару! Неужели на скале продуло ветрами? Что теперь будет?

– Подождем… Илинэ, сходи-ка к Хозяйкам, попроси у них хорошей лепной глины, – распорядилась знахарка. – Принюхалась и повернулась к Лахсе: – Медвежий жир с муравьиной кислотой? Правильно, чтобы отогреть. А теперь не нужно, отмой. Кислота с потом кожу разъедают. Возьми у меня в корзине сушеный зверобой, завари побольше. Папоротник там еще. Эти травы жар помогут снизить. Одеяла одного довольно, остальные убери.

Потрогала мокрые лоскуты на ногах мальчика:

– И ровдугу тоже.

По лицу Атына побежали тени, щеки вспыхнули. Белки закаченных глаз приоткрылись, и мальчик завертелся вьюном, залился смехом, будто в щекотке.

– На пир, на пир зовем! – вскрикнул хрипло.

Тело выгнуло дугой и подбросило кверху. Голова так сильно ударилась о бревно стены, что на темени вспухла шишка. Атын забился в судорогах.

– Лови, где мышцы твердеют, – велела Эмчита Лахсе. – Щипай, растирай крепче! Не бойся, не вырвется, я крепко держу… Манихай, распрями ему ноги. Осторожнее, суставы не повреди.

Эмчита прикладывала к икрам и пяткам мальчика вбирающую жар глину. Лахса вливала в него охлажденные отвары. Становилось чуть легче, но скоро тело снова начинало изворачиваться, кататься по постели, норовя соскользнуть на пол. Атын стонал и плакал, не приходя в сознание. Его било и выкручивало всю ночь, и всю ночь никто не сомкнул глаз.

Под утро Манихая отправили за Отосутом и Нивани.

– Шаман, говорят, до осени останется у жрецов, – сказала Эмчита. – Пусть бы сделал Атыну кровопускание.

Больной затих, но тело его как-то странно закаменело и уменьшилось, словно усохло. В неуловимый судорожный миг все жилы и мышцы мертво поджались. Лахса проткнула кусок бересты двумя швейными иглами – так, чтобы острые концы выступили на полногтя. Эмчита прикладывала игольчатую бересту к телу Атына и укалывала, убирала и снова колола, вызывая боль и чувствительность в занемевшей плоти.

Явились Отосут с шаманом. В другое бы время Лахса вдосталь насмотрелась на диковинный наряд Нивани, а тут было не до того. Чародей немедленно вынул из сумы маленький топорик с узким лезвием, деревянные щипчики и коровий рог, продырявленный наподобие трубки.

Знахарка уловила лихорадочное мельтешение хозяйки, заверила тихо:

– Рука у шамана мягкая. Я знаю его работу, вместе воинов лечили недавно. Ну, когда отравились они… Надо выпустить мальчику застоялую кровь, пока совсем не свернулась от горячки.

Нивани окурил свою жутковатую снасть и голову Атына дымком шалфея, чуткими пальцами нащупал лобную вену и защемил щипчиками. Приставив лезвие топорика там, где прихваченная вена затрепетала, прикинул точку удара… Шаман впрямь действовал невозмутимо и привычно. У измученной Лахсы хоть эту занозу отвело от сердца. Не заметила, как тюкнул по обушку топорика ножом и пробил верхнюю стенку вены. Отосут помог перевернуть больного на живот, придержал его свесившуюся с лежанки голову. Нивани закрыл кровоточащую ранку широким концом рога и втянул воздух ртом через узкое отверстие. Медленно поползла-потекла в подставленный туесок багровая кровь, слишком густая и темная, чтобы называться соком жизни.