Дело в том, что я уже выработал собственную повестку дня. Она появилась у меня практически с самого рождения. Вы когда-нибудь слышали о близнецах, один из которых стал жертвой выкидыша либо аборта или бесследно растворился на ранней стадии беременности матери? И второй близнец, будучи взрослым, но ничего не зная об этом, постоянно говорит, что ему кого-то не хватает. У меня другой случай. Я ищу свою потерю. Но она не является чем-то маленьким, осязаемым. Утраченное мной должно быть совсем рядом, вокруг меня, но я его не нахожу. И вот теперь я наконец начал холить и лелеять маленьких серых демонов, которых прятал куда подальше всю свою безрадостную жизнь. Я хотел вернуть книги, я хотел вернуть мою побитую, искалеченную, изнасилованную, испоганенную, заброшенную, но никак не мертвую культуру — и сделать это немедленно. Понимаете? Пусть сентиментально, зато правдиво. Предположим, в детстве вам пришлось покинуть уничтоженную родину — скажем, Атлантиду, или варшавское гетто, или Криптон,[324]или Боснию, или Гватемалу, — а ваши родители, прежде чем расстаться с вами, вручили вам (в качестве γνωρισματων, то есть своего рода наследства) две части старой деревянной головоломки. Они потерлись по краям, но цвета их таинственного рисунка по-прежнему насыщенные и праздничные. И вы носите их с собой всю жизнь, но, сколько бы ни разглядывали узор, очень смутно представляете себе целостное изображение. И вдруг вы узнали, что у кого-то есть недостающая часть. Что бы вы предприняли? Что бы стал делать Иисус? Да кто угодно?

Как собирался поступить я? Прежде всего — занять место Сика и пройти сквозь Керрово пространство. Затем преодолеть все трудности, с которыми мне придется столкнуться. И наконец — вернуть всю мою треклятую цивилизацию, впитать ее всю крохотной губкой (объемом всего 1534 кубических сантиметра) моего собственного мозга.

В среду четвертого числа позвонила Марена и сказала, чтобы я готовился к последнему экзамену: утром в пятницу меня ждет встреча с великим человеком. Логичнее было бы сперва утвердить мою кандидатуру, а потом уже тратить такую прорву денег и сил на испытания. Но Линдси Уоррен принадлежал к тем людям, для которых время, потраченное для того, чтобы поднять с пола упавшие тысячедолларовые купюры, потеряно попусту. Проверка по всем параметрам являлась стандартной процедурой, точно так же ежедневно в каждом из охотничьих домиков Людовика XIV для него готовили обед — на тот случай, если он объявится.

Марена по секрету сообщила, что пока все еще планируется запускать Сика. Эмоциональная устойчивость и социальные навыки каждый раз берут верх над блеском ума. А Сик выглядел как с обложки журнала. Правда, журнала патагонского.[325]Оставались еще три человека, которые должны были сделать выбор между мной и Сиком: Линдси, некто по имени Сноу и некто по имени Эзра Хэтч. В конечном счете именно они будут решать. Я не знал, как голосовали Бойл или Майкл Вейнер. И даже Марена, если уж на то пошло. Хотя мне казалось, что я ей нравлюсь. А Таро… ну, Таро думал… да ладно, чего уж там, — он знал, что я не без тараканов в голове. Но профессор, вероятно, голосовал за меня. Вот Бойл — тот меня ненавидел. И этот гад Вейнер тоже. Так что счет, должно быть, сравнялся — 2:2. У Линдси, наверное, было восемь голосов. Все дело в том (и если какие ребятки меня слышат, пусть намотают себе на ус сию никчемную мудрость), что одни только достоинства мало значат. Даже если речь идет о последней отчаянной попытке предотвратить конец света. На результат влияет следующее: понравился ты или нет, привлекательно или отвратительно выглядишь, в каких тайных обществах ты состоял или не состоял в Нью-Хейвене[326]и кончается ли твое имя на гласную или на согласную. Все как обычно.

Я провел два мучительных дня. Утром в пятницу Лоуренс Бойл встретил меня и Марену в низком широком пустом коридоре во Временном исследовательском комплексе № 4, сооружении бункерного типа под стадионом. Ларри находился в полной готовности в шесть минут восьмого утра — воротничок-ошейник, отчего возникало впечатление, будто его голова торчала из трубы, и костюм-тройка, последний в своем роде. Мы прошли мимо нескольких рядов боксов, обитатели которых выстукивали по клавиатуре. Кто-то играл в настольный футбол на площадке для отдыха в центре. На Марену смотрели так, словно она была королевой Амидалой.[327]

— Помещения уходят вниз еще на два уровня, — уточнил Бойл. — Здесь программируют и тестируют игру «Боевая система наведения».

— Это беспилотный летательный аппарат, верно? — без особого любопытства спросила Марена.

— Ага, — кивнул Бойл и жестом пригласил нас в большую стеклянную кабину лифта, где нес вахту охранник в форме.

— Сейчас мы находимся под западной границей многоцелевого игрового поля, — сказал мне Лоуренс.

Я вежливо кивнул и посмотрел на свою карту «Ты здесь».

— Доброе утро, — прощебетала Джулия Эндрюс. Я с идиотским видом оглянулся. — Мы начинаем подъем. Пожалуйста, в целях безопасности возьмитесь за перила.

Наконец я догадался, что это запись, причем иллюзия присутствия живого человека могла бы ввести в заблуждение слепого преподавателя вокала.

— Сэр, — обратилась Марена к головорезу-лифтеру. — Не могли бы вы выключить эту бабу, к чертовой матери? Спасибо. — Голос у нее звучал глуховато. За завтраком, а точнее, между двумя глотками кофе, она сказала мне, что несколько минут назад узнала о гибели своей подруги Ю Ши во время пожара в Веро-Бич.

Начался подъем. За стеклом царила темень, а потом на нас хлынул свет — мы с уровня земли вышли внутрь гигантского перевернутого эллипсоидного конуса. Против воли я был вынужден признать, что это производит сильное впечатление.

— Мы сейчас входим в зрительское пространство Гиперчаши, — снова заговорила Джулия.

По мере того как прозрачная кабина двигалась вдоль директрисы, возникал странный эффект перспективы — словно ряды сидений над нами одновременно надвигались на нас и уменьшались. Я автоматически ухватился за обитые перила. В дальнем конце поля с искусственным покрытием четыре высоких спортсмена в светоотражающих костюмах пинали светящийся футбольный мяч. Мой нос уперся в стекло, оставив на нем влажное пятно.