«Вот незадача, день какой-то сегодня невезучий. Все, за что ни берусь, не идет. Пригласил бы кто-нибудь в гости, бросила бы я статью, поговорила бы с умным человеком, может быть, потом все и встало бы на свои места. Может быть.., может быть…»

Телефон вновь зазвонил. На этот раз Наталья осторожно сняла трубку и негромко произнесла:

– Алло! Алло!

– Здравствуй, – услышала она и тут же заволновалась.

– Илларион, ты?

– Я. А ты думала – кто?

– Я, вообще, ничего не думала. Работаю, работаю, но что-то ничего не получается.

– Если не идет, может, лучше оставить?

– Да нет, мне скоро сдавать. Я обещала издателю, что сделаю статью, а потом еще киносценарий на мне висит.., в общем, работы много, больше, чем свободного времени, – Наталья говорила это так, чтобы придать себе больше веса, чтобы показать, она не легкомысленная особа, а человек серьезный и сильно занятой.

– Понятно, – проговорил Илларион, – значит, ты очень занята?

– Как видишь.

– К сожалению, не вижу, – пошутил Забродов, – лишь слышу твое вранье и бахвальство.

– К тому же у меня в квартире чертовски холодно, а калорифер почему-то не работает.

– Калорифер не работает?

– Совсем не греет.

– Я тебе сочувствую. А у меня в квартире тепло.

– Тебе хорошо, – улыбнулась Болотова и почувствовала, ей нестерпимо хочется туда, где тепло. – У меня отопление отключили. Я приехала с улицы, вошла, сперва было нормально. А села работать – пальцы не слушаются, мертвые какие-то.

– А ты пальцами пишешь?

– Не пальцами я пишу – головой.

– Послушай, Наталья, я хотел пригласить тебя к себе в гости.

– Правда? – изумилась Болотова, – или я тебя так разжалобила, как в той песенке: «Шел по улице малютка, посинел и весь продрог…». Ты встретил малютку, пожалел и к себе отогреться пригласил?

– Если хочешь, я за тобой заеду.

– Звонишь из дому?

– От себя.

– Даже не знаю… Хочу немного поработать.

– Но если тебе станет скучно, то приезжай ко мне.

У меня есть свежая рыба, такую в ресторанах не подают. И хорошее белое вино.

– Кстати, Илларион, – пробормотала Болотова, – я ведь и адрес твой не знаю.

Забродов продиктовал адрес и объяснил, что в арку лучше не въезжать, слишком она узка.

– Знаю я эту арку и дом знаю в стиле модерн – памятник архитектуры. Неужели ты в нем живешь?

– В нем, – спокойно сказал Илларион.

– Мне интересно будет посмотреть на дом изнутри.

– Дом замечательный, – сказал Забродов.

– Если я решусь-таки ехать, то обязательно предварительно позвоню.

– Хорошо, договорились.

– А если не смогу, ты уж меня извини.

– Извиняю, – сказал Забродов.

На этом разговор закончился. Болотова положила трубку и улыбнулась, причем улыбка у нее сама собой получилась загадочная и даже соблазнительная.

– Сам позвонил, – произнесла она, – вот молодец! А я-то думала, что я ему абсолютно не интересна.

Так, простое знакомство. Все же позвонил! – и женщина почувствовала, что ей абсолютно скучна работа, неинтересна статья о скульпторе Хоботове. Все его разговоры, страсти – не больше чем поза, они абсолютно бесполезные довески к его творчеству. А жизнь – жизнь прекрасна.

Тем более, что по карнизам барабанила капель, время от времени выглядывало солнце, и его яркие лучи попадали в окно. Наталья Болотова даже щурилась, довольная, как кошка, греющаяся на подоконнике, хотя в квартире было нестерпимо холодно.

«Э, черт подери, – подумала Болотова, – простыну в своей сырости, на собачьем холоде. Простыну и заболею, а тогда мне уже станет не до статьи и не до визита к Иллариону».

А Илларион в это время сидел в кресле и просматривал старую книгу, к которой его руки не прикасались уже несколько лет. Книга только недавно вернулась в дом из подвалов Марата Ивановича Пигулевского.

Ее давным-давно Илларион выменял у известного книгомана, жившего на Цветном бульваре.

Книга называлась «Каббала», была напечатана на английском языке готическим шрифтом. Для кого-то изотерические знания были сущей ерундой, а Иллариона Забродова все это, особенно в последние годы, сильно интересовало, занимало и развлекало. Ему нравилось сравнивать, докапываться до истины. Его удивляло то, какие решения придумывали люди, складывая цифры во всевозможные комбинации, как из слов и цифр получались магические слова и волшебные формулы.

Нет, в колдовство Илларион не верил, слишком практичным человеком он был, слишком много знал о жизни, причем не понаслышке, а на личном опыте постигал философские и физические законы бытия. Но тем не менее книги об оккультных науках его интересовали.

Он сидел в кресле с чашкой чая, уже остывшего, бережно перелистывал пожелтевшие страницы. Время от времени рассматривал текст сквозь увеличительное стекло. На его губах появлялась загадочная улыбка, он шептал слова, словно бы произнеся их, он мог свершить то, о чем мечтал.

А мечтал он и думал сейчас о Болотовой. Она ему нравилась. Нет, чувства, которые он к ней испытывал, нельзя пока было назвать любовью – скорее увлечением, но довольно сильным. Болотова в чем-то была такая же, как он сам. Ее интересовали сложные вещи, она увлекалась философией, искусством, всевозможными теориями, из которых пыталась создавать жизнь, возможно, в чем-то вымышленную, но в чем-то и реальную. Иногда Иллариону было чрезвычайно интересно слушать рассуждения Болотовой об искусстве.

Ее суждения были неординарными, и даже Забродов, человек начитанный и грамотный, поражался тонкости сравнений и оригинальности мышления. Да и как женщина она его интересовала, Болотова была хороша собой. Правда, красота ее была не броской, не яркой, ее красоту можно было сравнить с красотой старого серебра. Она тихо мерцала, поблескивала, иногда улыбалась, и тогда ее лицо преображалось. Глаза начинали испускать свет, и от женщины исходила теплая энергия, настолько сильная, что Илларион физически ощущал ее так, как можно ощущать теплый ветер, внезапно налетевший в тихий двор и зашумевший листвой деревьев, или же как пламя костра, вернее даже не пламя, а жар костра под серебристым сильным пеплом.

«Да, она интересный человек, она замечательная женщина. Но то ли мне нужно? К чему я стремился все эти годы, о чем мечтал?» – задал себе уже в который раз один и тот же вопрос Илларион.

И как всегда ответа, полностью его удовлетворившего, на вопрос Илларион не нашел.

«Я мечтал о спокойствии, о тишине, о любимых вещах, о любимых книгах, о любимых занятиях. Мне осточертела кровь, осточертели приказы, порой настолько глупые и бездарные, что даже голова шла кругом. А порой и толковые. Но, тем не менее, лучше всего, когда не тебе отдают приказы, а ты сам себе отдаешь приказы. Как же впишется в это мое мировоззрение женщина? Для нее не остается места. Переводчица с фарси Марина – другая, она человек системы, в которой мы оба существовали. Может, лучше держаться от Болотовой подальше? Чувства могут сыграть со мной злую шутку. Я могу ошибиться, испорчу жизнь ей, испорчу себе. Нет, нет, Илларион, ты никому ничего не испортишь. Так должно быть. Есть мужчина, рядом с ним – женщина. Это закон природы, и спорить с ним бесполезно. Ты же не извращенец, ты нормальный здоровый мужик, полный сил».