— Аксель, нам не придётся сражаться с ней, мы только привяжем козу и унесём ноги. Может быть, пройдёт несколько дней, прежде чем Квериг придёт на то место, и к тому времени мы будем в безопасности в деревне сына. Аксель, разве мы не хотим вернуть свои воспоминания о долгой жизни, которую прожили вместе? Или мы станем друг другу чужими, как странники, повстречавшиеся в горном приюте? Ну же, муж мой, скажи, что мы вернёмся и сделаем то, о чём нас просили дети.

* * *

Супруги взбирались всё выше, а ветер крепчал. Скалы-близнецы служили им хорошим приютом, но не могли же они оставаться там вечно. Аксель снова спросил себя, не совершил ли он глупость, уступив просьбе детей.

— Принцесса, — наконец сказал он. — Предположим, мы действительно это сделаем. Предположим, Господь нам поможет и мы уничтожим дракониху. Тогда я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала.

Она сидела вплотную к нему, хотя её глаза продолжали смотреть вдаль на вереницу крошечных фигурок.

— О чём же ты просишь, Аксель?

— Очень просто, принцесса. Если Квериг действительно умрёт и хмарь рассеется… Если воспоминания вернутся и среди них окажется память об обидах, которые я когда-то тебе причинил. Или, хуже того, о дурных поступках, совершённых мною когда-то и при воспоминании о которых ты не узнала бы во мне человека, стоящего перед тобой сейчас. Пообещай мне хотя бы это. Пообещай, принцесса, что не позабудешь тех чувств ко мне, которые сейчас живут в твоём сердце. Ибо какой будет прок, если воспоминания, вырвавшиеся из хмари, вытеснят собой другие? Обещаешь, принцесса? Пообещай навсегда сохранить в своём сердце то, что ты чувствуешь ко мне в этот миг, что бы ты ни увидела, когда хмарь рассеется.

— Обещаю, Аксель, нет ничего проще.

— Не могу описать, принцесса, насколько твои слова меня успокоили.

— Странное у тебя настроение, Аксель. Но кто знает, сколько ещё нам идти до каирна великана? Давай не будем терять времени, хватит рассиживать среди этих булыжников. Дети волновались, провожая нас, и они ждут нашего возвращения.

Проклятый ветер. Впереди что, гроза? Горацию нипочём ни ветер, ни дождь, только сейчас в седле сидит не прежний хозяин, а незнакомец. «Это всего лишь уставшая женщина, — говорю я ему, — которой седло всяко нужнее, чем мне. Поэтому вези её, уж будь так любезен». Но как она вообще здесь оказалась? Неужто мастер Аксель не видит, как она ослабла? Привести её на такой крутой перевал, он что, совсем выжил из ума? Но она продолжает путь так же решительно, как и он, и никаким уговорам назад их не повернуть. Вот я и бреду пешком, под весом ржавого одеяния, держа Горация под уздцы. «Разве не в наших обычаях оказывать дамам любезности? — бормочу я Горацию на ухо. — Разве ускакали бы мы прочь, предоставив этим добрым супругам самим тащить козу в гору?»

Когда я увидел их впервые, они были всего лишь крохотными фигурками далеко внизу, и я принял их за тех, других. «Посмотри-ка туда, Гораций, — сказал я тогда. — Они уже встретились. И уже тут как тут, словно тот парень не получил от Бреннуса ни единой раны». И Гораций задумчиво смотрит в мою сторону, словно спрашивая: «Значит, Гавейн, мы с тобой в последний раз лезем на эту унылую гору?» И у меня нет другого ответа, кроме как ласково погладить его по шее, в то же время думая про себя: «Этот воин — молод и грозен. Но может, я и побил бы его, кто знает? Я кое-что заметил, когда он зарубил солдата Бреннуса. Никто бы этого не заметил, кроме меня. Небольшой зазор слева для ловкого противника».

Но что приказал бы мне Артур? На этих землях по-прежнему лежит его тень, не выпуская меня из плена. Стал бы он заставлять меня притаиться, точно зверь, подстерегающий добычу? Но где спрятаться на этих голых склонах? Разве ветра достаточно, чтобы спрятаться? Или мне надо забраться на край пропасти и сбросить на них булыжник? Едва ли рыцарю Артура такое пристало. Я предпочту показаться в открытую, поприветствовать его и ещё раз попытать удачу уговорами. «Сэр, поверните обратно. Вы подвергнете опасности не только себя и своего невинного спутника, но и всех добрых жителей этой страны. Оставьте Квериг тому, кто знает её повадки. Вы же видите, что я еду её убить». Но к моим уговорам он всегда был глух. Разве станет он слушать меня сейчас, когда он так близко подобрался к цели и укушенный мальчишка ведёт его прямо к её порогу? Сглупил ли я, что спас мальчишку? Но аббат нагнал на меня страху, и я знаю, что за этот поступок Господь меня благословит.

«Они шагают так уверенно, словно у них есть карта, — сказал я Горацию. — Ну, где будем их поджидать? И где вступим в бой с ними?»

Роща. Тут-то я о ней и вспомнил. Странно, как на том месте разрослись деревья, несмотря на ветер, который сдувает вокруг всё до былинки. Роща послужит укрытием для рыцаря и для его коня. Я не стану нападать внезапно, как разбойник, но зачем показываться на глаза, когда до нашей встречи ещё добрый час?

Так что я слегка пришпорил Горация, хотя это уже не производит на него практически никакого впечатления, и мы перевалили через гребень горы, всю дорогу страдая от жестокого ветра, причём ни подъём к нему, ни спуск обратно крутыми не были. Мы оба были рады оказаться под сенью деревьев, хотя и растут они слишком странно, будто сам Мерлин наложил заклятье на это место. Ну и человек же был мастер Мерлин! Когда-то мне казалось, что он околдовал саму Смерть, но и ему пришлось отправиться в предначертанный путь. Где он поселился, в раю или в аду? Может, мастер Аксель и считает Мерлина слугой дьявола, но колдун не раз и не два своими силами добивался того, чтобы Господь улыбнулся. И о мужестве его тоже нельзя забывать. Не раз стоял он с нами плечом к плечу под стрелами и топорами врагов. Очень может статься, что это — лес Мерлина, и высажен он с единственной целью: чтобы однажды я мог в нём укрыться, поджидая того, кто хочет уничтожить плоды нашего великого подвига, совершённого в тот день. В схватке с драконихой пали двое из пятерых, но мастер Мерлин стоял рядом с нами, не теряя самообладания под взмахами Кверигового хвоста, ибо как ещё мог он осуществить свой замысел?

Когда мы с Горацием ступили под сень деревьев, там стояли тишина и спокойствие. Пусть даже в листве пела птица-другая, а ветви во всю силу раскачивались от ветра, внизу стоял тихий весенний день, когда мысли старика наконец-то могут спокойно перетечь из одного уха в другое! Не иначе, как несколько лет минуло с тех пор, как мы с Горацием в последний раз бывали в этом лесу. Бурьян разросся до чудовищных размеров, листья крапивы уже величиной с детскую ладонь, а одним стеблем можно дважды обвить взрослого человека. Я оставил Горация на мягкой лужайке, где он мог пастись в своё удовольствие, а сам побрёл под сенью листвы. Почему бы мне не отдохнуть здесь, привалившись к этому доброму дубу? А когда, в своё время, они придут сюда, чего им не миновать, мы с ним сразимся как собратья по оружию.

Я побрёл сквозь гигантскую крапиву — уж не для того ли я ношу это скрипучее железо, чтобы защищать голени от болезненных ожогов? — пока не добрался до прогалины и замёрзшего пруда, над которым сквозь листву проглядывало серое небо. Вокруг пруда, у самой кромки воды, росло три огромных дерева, однако все они треснули пополам и упали кронами в воду. Без сомнения, когда мы в последний раз были здесь, они гордо стояли в полный рост. В них ударила молния? Или, измождённые старостью, они возжаждали у пруда подмоги, всегда такой близкой, но недостижимой? Теперь-то они пьют вволю, и на их сломанных спинах гнездятся горные птицы. И в таком-то месте мне суждено сразиться с саксом? Если он меня одолеет, может, у меня достанет сил доползти до воды. В воду я бы падать не стал, даже если бы не мешал лёд, потому что разбухать под доспехами удовольствия мало, а разве можно надеяться, что Гораций, заскучав по хозяину, доберётся по узловатым корням до воды и выудит мои останки? Но мне приходилось видеть, как раненные в битве товарищи томились от жажды, а иные из них пытались ползком добраться до кромки реки или озера, несмотря на то что этим удваивали свои муки. Или существует какой-то особый великий секрет, известный лишь умирающим? Мой старый товарищ, мастер Бюэль, в тот день молил о воде, лёжа на красной глине драконьей горы. Я говорю ему, что у меня во фляге осталась вода, но нет, подавай ему озеро или реку. Но ведь ничего подобного рядом нет. «Гавейн, будь ты проклят! Это моё последнее желание, разве ты можешь мне отказать, ведь мы с тобой товарищи по стольким жестоким битвам?» «Но дракониха разрубила тебя почти надвое, — отвечаю я. — Если я понесу тебя к воде, то прежде, чем мы её достигнем, я буду шагать под летним солнцем, держа под мышками по твоей половине». А он говорит: «Сердце моё возрадуется смерти, только когда ты положишь меня у воды, Гавейн, где глаза мои сомкнутся под её тихий плеск». Вот, чего он просит, и его не заботит, справились ли мы с поручением и дорого ли заплачено за его жизнь. Только когда я наклоняюсь, чтобы его приподнять, он спрашивает: «Кто ещё выжил?» И я отвечаю, что мастер Миллус пал, но трое по-прежнему в строю, и мастер Мерлин тоже. Но он и не думает спрашивать, сделано ли наше дело, а бубнит о реках и озёрах, и даже о море, и мне остаётся только помнить, что передо мной мой старый товарищ, храбрец, избранный Артуром из многих для великого подвига, пока в долине вовсю полыхает битва. Он позабыл о своём долге? Я поднимаю его, и он взывает к небесам, только теперь понимая, чего ему стоит сделать пару мелких шажков, и вот мы стоим на вершине красной горы в летнем зное, а до реки оттуда час даже верхом. И, когда я опускаю его на землю, он продолжает твердить о море. Его глаза слепы, и, когда я обрызгиваю ему лицо водой из фляги, он благодарит меня так, словно внутренним взором видит себя стоящим на берегу. «Что меня прикончило, меч или топор?» — спрашивает он, и я отвечаю: «Товарищ, о чём это ты? Тебя ударил хвост драконихи, но наше дело сделано, и ты уходишь, покрыв себя честью и славой». «Дракониха, — говорит он, — что стало с драконихой?» «Все копья, кроме одного, остались у неё в боку, — отвечаю я, — и теперь она спит». Но он снова забывает о нашем деле и говорит о море и о лодке, на которой плавал в далёком детстве, и как однажды тихим вечером они с отцом ушли далеко от берега.