Она съела еще немного хлеба и отломила кусочек фиговой лепешки, которая оказалась такой вязкой, что чуть не застряла в горле и проскочила в желудок лишь с глотком воды.

«И вот теперь, чуточку подкрепившись, я отказываюсь от еды до тех пор, пока Ты не очистишь меня или не подашь мне какого-нибудь знака, — мысленно обратилась Мария к Богу. — Буду ждать до тех пор, пока Ты не протянешь мне руку и не спасешь меня».

Но тут ей неожиданно вспомнились слова из Торы: «Не искушайте Господа, Бога вашего, как вы искушали его в Массе».[34]

«Я вовсе не собираюсь испытывать Тебя, но лишь смиренно молю ниспослать мне знак» — тут же поправилась Мария.

После этого она закуталась в плащ и долго сидела неподвижно, ища успокоения внутри себя.

Все средства исчерпаны. Мне осталось лишь взывать о помощи здесь, в одиночестве, но если таковой не воспоследует, то мне по крайней мере, будет ясно, что меня ожидает.

В этом понимании, как ни странно, и заключалось своего рода успокоение. Время рассвета давно миновало, солнце поднялось высоко, тени в пещере, напротив, сгустились, а она все сидела стараясь не шелохнуться и быть наготове для противостояния. Но раздавшийся в голове слабый, едва слышный шепот все равно едва не застал ее врасплох.

«Знай, все это бесполезно, — вкрадчиво шелестел голос. — Это глупость и погоня за ветром — так, кажется, говорится в вашем Священном Писании. Все, что ты делаешь — глупо и обречено на провал, обернется ничем».

Эта мысль — ибо ей показалось, что это мысль, и весьма разумная, — пришла к ней через порталы ее сознания, которые охранялись от более явного и наглого вторжения.

«В этом месте нет никакой святости, — нашептывал голос, — Напротив, оно исполнено скверны. Все покинули тебя и заставили предаваться бессмысленному самоистязанию. Тем временем твой ребенок томится и скучает по тебе, а твой муж смотрит на других женщин, сравнивает и приходит к выводу, что ты не была хорошей женой. Ни в ком нигде нет ни крупицы добра. Если кто-то и предлагает помощь, то делает это исключительно ради собственного тщеславия. Оставь эту затею. Она безнадежна».

Мария подняла глаза и посмотрела на солнце. Казалось, оно вовсе не сдвинулось с места. День тянулся бесконечно и грозил продлиться целую мучительную жизнь.

«Но ты можешь покончить со всеми своими терзаниями разом, — не унимался голос. — Смотри, не зря же ты явилась сюда, вскарабкалась на скалы, нависающие над каменистым ущельем. Прыгни вниз и положи конец всему: своим страхам, мучениям, безнадежной борьбе и бессмысленной жизни. Она все равно окончится, ты умрешь в одиночестве, не получив ответа ни на один вопрос. Так к чему вся эта боль и напрасные усилия?»

Мария посмотрела вниз, на усеянное камнями дно ущелья, где виднелись редкие искривленные деревца и жесткий кустарник. Если она бросится вниз, то не покатится по склону, камни не будут терзать ее тело — стремительное падение, сломанная шея и покой. Стервятников, которые слетятся к трупу, она уже не увидит.

Теперь солнце находилось прямо над головой, и никаких теней не было. Никаких теней… Полдень… Демон полудня — это ли имел в виду раввин?

«Не надо бояться заразы, опустошающей полдень» — говорится в Священном Писании. Это ощущение полного отчаяния, поражения, осознания того, что все попытки оказались даже не жалкими, а именно ничтожными — может быть, это и есть демон полудня, зараза, опустошающая полдень? Правда, если так, то он существенно отличается от своих нечистых собратьев: едва уловимый, плохо поддающийся определению он, в отличие от других, кажется не вторгшимся извне захватчиком, но неотъемлемой частью собственного сознания.

Но зато этот демон метит в самую сердцевину жизни, подбивая ее покончить с собой, прыгнув с утеса, причем не принуждая ее, а увещевая рассудительными речами.

Мария зримо представила себе его в виде червя, подтачивающего решимость и волю, в виде язвы, распространяющей внутреннее гниение и разложение, дыры, всасывающей в себя самый дух жизни. Демон полудня вещал изнутри, стало быть, он тоже в нее вселился. Теперь она пребывала во власти пяти демонов, одинаково злокозненных, но весьма разнящихся в проявлении своей злобы. А поход в пустыню не только не принес облегчения, но и усугубил ее беду.

— Демон, — сказала она, — нарекаю тебя «Отчаяние», ибо это то, во что ты поверг меня, проникнув в мою душу.

Теперь солнце пришло в движение и чрезвычайно медленно, словно удерживаемое этим демоном, поползло по небосклону вниз, подтягивая день к завершению.

В сгущавшемся сумраке ущелье и скалы приобрели фиолетовый, а потом пурпурный оттенок, и женщине казалось, что там внизу, в багровой бездне, толпятся сонмища демонов.

«Я знаю, что наделена способностью видеть духов, — подумала Мария. — Дано же мне было увидеть Валлу в тот день, когда видение посетило меня в собственном доме. Но что мне известно о духах тьмы, мрачных тенях, обитающих в Шеоле?[35]Может быть те тени, что мечутся там, внизу, в каком-то смысле являются их отголосками или отражениями?»

Она очень проголодалась: ни обеты, ни молитвы не смогли заглушить аппетит.

— Но я дала слово, — произнесла Мария вслух, — Я дала слово, и я сдержу его.

Стемнело. Лучшим средством против голода и страха, изводящих ее, мог бы стать сон, а потому Мария медленно побрела в пещеру, разложила подстилку и улеглась. Вокруг царила кромешная тьма, казалось накрывшая весь мир, однако то, что она оказалась погруженной в этот беспредельный мрак, сейчас воспринималось ею как нечто правильное. Он был реальностью, а вот все остальное — ее жизнь в Магдале, свет солнца, брак, празднование Песаха — казалось сном. Вот где ее истинное место и предназначение: обритой и голодной лежать на холодной подстилке в пещере посреди пустыни, с невидимыми врагами внутри, в окружении множества неизвестных и безымянных угроз.

Водятся ли здесь летучие мыши? Кажется, ее слух уловил шорох их крыльев. Или шорох каких-то крыльев. Спала ли Мария? Бодрствовала ли?

На следующее утро, открыв глаза, Мария увидела огромного стервятника, примостившегося на краю уступа снаружи пещеры. У него был изогнутый клюв, морщинистая голая голова и перья, которые поблескивали и переливались, хотя солнца еще не встало. Что придавало им этот зловещий, радужный оттенок? Более того, когда женщина смотрела на птицу, ей казаюсь, будто эти перья испускают мерцающее свечение.

Она подтянулась на одном локте и прищурилась. Птица в ответ наклонила голову и посмотрела на нее.

Марии очень хотелось пить. Она попыталась встать, но почувствовала головокружение, поэтому на четвереньках поползла к бурдюку, припала к нему и сделала долгий, глубокий глоток. Птица не шелохнулась, судя по всему, движение женщины ничуть не напугало ее. Она просто сидела и смотрела.