Потом Нелл сказала Вернону, что он обязан навестить мать. Он был против.

— Дорогая, но я не хочу! У нас так мало драгоценного времени! Я не могу упустить ни минуты.

Нелл умоляла. Мира будет ужасно обижена и расстроена

— Хорошо, тогда поехали со мной.

— Нет, это будет уже совсем не то.

В конце концов он отправился ненадолго в Бирмингем. Мира устроила страшный переполох по поводу его приезда — обрушила на него поток так называемых «слез гордости и счастья» — и повела смотреть «Бентс». Вернон вернулся, весь кипя.

— Ты бессердечное существо, Нелл. Мы потеряли целый день! Боже, как меня обслюнявили!

Но как только он это произнес, он устыдился самого себя. Ну почему он не может любить свою мать? Почему каждый раз ей удается настроить его против себя, какими бы твердыми ни были его намерения? Он обнял Нелл.

— Я не это имел в виду. Я рад, что ты заставила меня поехать. Нелл, что ты за чудо! Ты никогда не думаешь о себе. Как хорошо снова быть с тобой! Ты не представляешь...

Она надела французское платье, и они отправились ужинать с полным ощущением того, что они — послушные дети, заслужившие подарок.

Они почти закончили ужин, когда Нелл вдруг заметила, как изменилось у Вернона лицо. Оно застыло с выражением тревоги.

— Что случилось?

— Ничего, — быстро ответил он.

Но она обернулась. За маленьким столиком у стены сидела Джейн. На какой-то момент словно холодная рука легла на сердце Нелл. Потом она непринужденно сказала:

— Да это же Джейн! Пойдем поговорим с ней.

— Нет, я бы предпочел не подходить. — Она была поражена, как горячо он это произнес. Он заметил это и продолжил: — Я идиот, дорогая, но я хочу быть с тобой и только с тобой. Чтобы никто больше не вмешивался. Ты уже закончила? Тогда пойдем. Я не хочу пропустить начало пьесы.

Они расплатились и направились к выходу. Джейн небрежно им кивнула, и Нелл помахала ей рукой. В театр они приехали на десять минут раньше.

Позже, когда Нелл спускала платье с белоснежных плеч, Вернон неожиданно спросил:

— Как ты думаешь, Нелл, когда-нибудь я буду снова писать музыку?

— Конечно. Почему ты в этом сомневаешься?

— Не знаю, не знаю! Мне кажется, я не хочу.

Она удивленно посмотрела на него. Он сидел в кресле, уставившись в пустоту.

— Мне казалось, это все, что тебе нужно.

— Нужно — нужно — это ничего не объясняет. Не имеет никакого значения, что тебе нужно. Это то, от чего нельзя избавиться — то, что тебя не отпускает — преследует — как лицо, которое хочешь забыть, но продолжаешь видеть...

— Вернон, милый, не надо...

Она подошла к нему и опустилась рядом. Он судорожно притянул ее к себе.

— Нелл — любимая моя — только ты мне нужна... Поцелуй меня...

Но он тут же вернулся к тому, о чем говорил. Он ни с того ни с сего сказал, что ружейные выстрелы составляют узор. Музыкальный узор. Он складывается из звуков, которые раздаются при выстрелах. Наверное, это звучит глупо, но ему это совершенно ясно.

А потом еще, минуту спустя:

— Если б только можно было выразить это правильно!

Нелл тихонько отстранилась от него. Она словно бросила вызов сопернику. Никогда не признавая это в открытую, она всегда опасалась музыки Вернона. Если бы только это не значило для него так много!

И сегодня, что бы там ни было, она одержала победу. Он привлек ее обратно, прижимая к себе все сильнее, осыпая поцелуями...

Но позже, когда Нелл уснула, Вернон продолжал лежать с открытыми глазами, вглядываясь в темноту, и против воли видел лицо Джейн, изгиб ее тела в облегающем бледно-зеленом платье на фоне малиновых портьер ресторана.

И едва слышно выдохнул:

— Чтоб тебя...

Но он знал, от Джейн так легко не избавиться. Лучше б он не встречал ее сегодня! Что же в ней такого, что так чертовски тревожит?

На следующий день он забыл о ней. Это был их с Нелл последний день.

Все закончилось слишком быстро.

3

Кончился сон — настало пробужденье. Нелл вновь оказалась в госпитале. Ей показалось, что она и не уезжала. Она в отчаянии ждала почту — первое письмо от Вернона. Оно пришло — более страстное, более пылкое, чем обычно — как будто он забыл о цензуре. Нелл носила его на сердце, и несмываемые чернила отпечатались у нее на коже. Она написала ему об этом.

Жизнь шла свои чередом. Доктор Ланг уехал на фронт, его заменил пожилой врач с бородой, который приговаривал: «Благодарю, сестра, благодарю» каждый раз, когда ему подавали полотенце или белый халат. Время тянулось медленно, большинство коек пустовало, и это вынужденное бездействие утомляло Нелл больше, чем работа

Однажды, к ее великому удивлению и радости, приехал Себастиан. Он прибыл в увольнение и заглянул ее проведать, как и обещал Вернону.

— Так ты его видел?!

Себастиан ответил утвердительно: его взвод только что сменился со взводом Вернона

— И как он — в порядке?

— Да-да, в полном порядке.

То, кокон это сказал, встревожило Нелл. Пришлось поднажать на Себастиана, и он нахмурился, не зная, что ответить.

— Нелл, это трудно объяснить. Вернон — странный малый, всегда таким был. Он убегает от реальности.

Себастиан предупредил гневный возглас, готовый сорваться с ее губ.

— Я имею в виду совершенно не то, что ты подумала Не то, что он боится. Ему чертовски повезло, он вообще не знает, что такое страх. Я ему завидую. Но дело не в этом. Дело во всей этой кошмарной жизни. Грязь, кровь, мерзость, шум — и шум более всего! Шум, методично повторяющийся в одно и то же время. Даже меня это сводит с ума — что же должен чувствовать Вернон?

— Но что ты имел в виду, когда говорил, что он убегает от реальности?

— Да то, что он не видит того, что происходит. Он боится сильных переживаний, поэтому делает вид, что для них нет повода. Если б он только признал, как я, что война — это мерзость и грязь, все было бы в порядке. Но он словно повторяет ту историю с роялем — он не хочет взглянуть на происходящее прямо и честно. А нет ничего хуже, чем говорить «этого просто не существует», когда оно действительно существует] Но он всегда так. И сейчас он в прекрасном настроении — он всем доволен — а это противоестественно. Я боюсь за.. Да я и сам не знаю, чего боюсь! Но зато я точно знаю, что нет ничего хуже, чем обманывать себя. Вернон — музыкант, и нервы у него — как у любого музыканта. Самое худшее — то, что он сам себя не знает. И никогда не знал.

Нелл разволновалась.

— Себастиан, чем же это может обернуться?