Кто-то должен был стать козлом отпущения. Но, как считали в правительстве и парламенте, кто угодно, но не они.

31 января графиня Уэстморлендская написала из Вены своей подруге: «Мне очень обидно. Я чувствую себя униженной. Я в ярости, видя, какую игру ведет моя страна. Среди министров, которые так охотно оправдывали себя вместе и поодиночке, не нашлось ни одного, кто имел бы мужество высказаться в защиту лорда Раглана. Они так боятся обидеть своих хозяев, вызвать недовольство прессы! Вы понимаете, как я возмущена их поведением».

Это было более чем правда. С начала декабря правительство подвергалось постоянным обвинениям со стороны обеих палат. Любого, кто имел отношение к военному ведомству, не исключая даже принца Альберта, осыпали оскорблениями и насмешками не только в парламенте, но и в прессе. «Здесь все идет наперекосяк, – писал принц вдовствующей герцогине Кобургской, – политический мир сошел с ума. Пресса, которая в собственных интересах раздувает известия о страданиях наших солдат, вызвала озлобление нации. Газеты призывают наказать всех и каждого, но не могут найти, кого именно, поскольку такого человека просто не существует».

Имена лорда Раглана и офицеров его штаба, в первую очередь генералов Эйри и Эсткорта, почти всегда упоминались с осуждением. Иногда звучали прямые обвинения в их адрес. Некоторые газеты пытались заступиться за них, но никто в парламенте не замолвил ни слова в их защиту. Создавалось впечатление, что министры были готовы пожертвовать кем угодно, лишь бы их самих оставили в покое. 31 января Чарльз Гревилль записал в своем дневнике: «Репутация Раглана стремительно падает. Этого мнения придерживаются и министры. И тем не менее они находятся в сложном положении, поскольку не могут отозвать его: ведь он не совершил ничего действительно предосудительного или скандального».

Отказываясь защищаться, с презрением игнорируя самые дикие обвинения, заверяя герцога Ньюкаслского в том, что он видит в этом всего лишь извечную брюзгливость англичан, Раглан казался окружающим по-прежнему спокойным и невозмутимым. Лорд Бэргхерш, который встречался с ним каждый день, рассказывал леди Уэстморленд, что Раглана не трогали ни нападки в парламенте, ни статьи в газетах, ни опубликованные письма неизвестных офицеров. Только из писем жене было видно, насколько глубоко он страдал. Только жена и сестра знали, каким мягким и ранимым человеком был Раглан, как тяжело переносил обстановку всеобщей травли.

Он писал, что чувствует себя одиноким и опустошенным. Даже королева, дружеские письма которой так много для него значили, теперь казалась все более сдержанной, отстраненной и обеспокоенной.

Отправляя домой письма, полученные от королевы, лорда Эбердина и герцога Ньюкаслского по случаю присвоения звания фельдмаршала, Раглан написал дочерям, насколько сердечными и искренними были поздравления, полученные им в связи с повышением, которого он, кстати, не вполне заслуживает, от них всех, особенно от членов семьи[25].

Однако теперь все изменилось. Письма королевы все еще были вежливыми и любезными, но Раглан не мог избавиться от ощущения, что в них звучат укоризненные нотки. В поздравлении по случаю нового 1855 года, отправленном из Виндзора, королева коротко подтвердила получение последнего письма Раглана и поблагодарила за него. Затем без предисловий перешла к сути дела:

Лорд Раглан ответил немедленно и очень подробно, не забыв прокомментировать ни один из пунктов письма королевы. Без цветастых извинений и экстравагантных обещаний он приложил все усилия для того, чтобы успокоить ее величество. Он писал, что делается все возможное. И не кривил душой:

Раглан проинформировал королеву, что три месяца назад казначейством был заказан жареный кофе, но он все еще не прибыл. Инженеры под руководством капитана корабля «Санспарейл» сконструировали машины для жарки зеленого кофе, по ошибке присланного в армию, но их мощности недостаточно, чтобы обеспечить всех солдат и офицеров. Раглан сообщил об этом королеве вовсе не для того, чтобы обвинить казначейство. Он вообще не любил жаловаться на кого бы то ни было до тех пор, пока не располагал точными доказательствами вины.

Затем он с негодованием отверг все те обвинения, которые выдвигал против него герцог Ньюкаслский.

До конца 1854 года герцог симпатизировал Раглану в его деятельности, пытался защитить его от «хулиганских выпадов «Таймс». Но теперь отношения между этими людьми изменились. Нападки «Таймс» становились все более активными. Правительство также старалось выставить себя «жертвой обмана военной системы», дистанцироваться от человека, который «привел армию к ряду ужасных провалов», что, в свою очередь, поставило страну «на грань катастрофы национального масштаба». «Конечно же первой жертвой мести общественного мнения стану я, – жаловался герцог Раглану, – а вороха бумаг, которые подготовили как тори, так и радикалы, уже предрешили мою судьбу».