Конечно, она это сделала. Она смогла бы. Ее карьера закончилась, репутация уничтожена. Теперь все думали, что она жестокая, слишком эмоциональная, слишком непрофессиональная. Она говорила мне, что выхода нет, что она может убежать хоть на край света, но все равно не перестанет быть Алекс Хейвуд.

Она раскопала свою могилу и прочитала мое письмо. Поэтому снег потревожен. Вот почему в книге появилась эта надпись. Потому что ее написала именно Алекс.

Что же, по ее желанию, я должна найти лежащим в ее могиле?

Внезапно я больше не чувствую холода. Странный жар возникает под кожей и разгорается в моей груди. Я резко поднимаюсь и прокладываю дорогу по извилистой тропинке, ведущей к сараю смотрителя. Незапертый замок болтается на двери, он даже не заиндевел. Я пинком открываю дверь и окунаюсь в душное тепло сарая.

Пыль, сбитая со стропил, заставляет меня закашляться. Я вытаскиваю из кармана телефон и включаю фонарик, луч освещает самые дальние углы помещения. Штыком вниз у дальней стены покоится лопата. Я вытаскиваю ее из сарая. Надо было принести перчатки; кончики моих пальцев побелели и онемели там, где они сгибаются вокруг рукоятки.

Когда лезвие вонзается в снег, раздается звук, похожий на треск ломающегося льда. Я отбрасываю первую лопату снега в сторону. Когда я втыкаю лопату во второй раз, мое сердце бешено колотится.

Я чувствую странное головокружение: голова легкая, в глазах двоится, будто вторая пара рук рядом с моими, чернозем крошится под лезвием. Мои ладони болят от будущих волдырей; на языке ощущается еле заметный привкус соли.

Минут через десять кончик лопаты попадает в землю. Я очистила прямоугольник, длиной и шириной походящий на гроб Алекс. У меня болит грудь, под пальто липкий пот. Но это еще не конец. Еще нет.

Я вонзаю лопату еще раз, вгрызаясь в мороз и землю, копаю снова, и снова, и снова. Солнце выглядывает из-за далекого горизонта, тусклое серое сияние делает тени более резкими. Я смотрю на имя Алекс на надгробии, буквы расплываются от пота, заливающего мои щеки.

– Я найду тебя, – говорю я ей. – Я всё исправлю.

Не знаю, что я исправляю.

Я начинаю терять ощущение времени. Весь мир уплотнился до снега, тающего в носках, и грязи под ногтями. Дыхание облачком срывается с моих губ, мозоли на ладонях набухли, лопнули, а затем начали кровоточить.

Я никогда не задумывалась о том, сколько нужно времени, чтобы выкопать могилу. Я никогда не могла представить, что черенок лопаты станет скользким в моих руках, что буду наступать на штык лопаты, чтобы он лучше входил в землю, что по мере углубления ямы я буду по колено в грязи, пока не окажусь внутри и не начну копать прямо под ногами.

Лопата глухо ударяется обо что-то цельное – и я останавливаюсь. Небо надо мной свинцово-серое, я запрокидываю к нему лицо, задыхаясь и закрыв глаза. Я забыла, что такое страх. Даже туман, который скатывается с гор и окутывает могильные камни, больше не пугает меня. Я скорее тень, чем девушка. Я не более материальна, чем костная пыль.

Я соскребаю грязь с крышки гроба, обнажая дерево, потемневшее от земли, пропитавшей его прожилки.

Теперь мне осталось лишь открыть его.

И вот я стою на коленях в разверстой могиле Алекс, положив руки на крышку ее гроба и крепко зажмурившись, судорожно вздыхая и пытаясь прогнать, даже сейчас, чувство, что за мной следят.

Вот бы ее тело было здесь. Вот бы мне прижаться щекой к холодному дереву и ощутить тень ее присутствия с другой стороны. Я могла бы устроить такой же сеанс связи с умершими, как устроили мы с Алекс в ту ночь, когда разговаривали с Марджери Лемонт, – написать буквы на крышке гроба и позволить духу Алекс двигать планшетку от слова к слову.

Но призрак не раскапывал эту могилу. Это сделали живые руки.

Печать на гробе сломана; я легко просовываю пальцы под крышку и дергаю ее вверх; петли скрипят, когда гроб открывается.

И даже в этом тусклом свете, когда рассвет только занимается над холмами и снегом, накрывшим все тишиной, я узнаю ее.

Алекс.

Алекс курила пятую сигарету – пятую сигарету следом за пятой рюмкой, – ее платье было в беспорядке, щеки раскраснелись, когда она закружила малышку Ханну Стрэтфорд. Горящая сигарета оставляла за собой струйку дыма; я вздрагивала каждый раз, когда она оказывалась возле занавесок.

– Дай ее мне, – я подошла ближе. – Ты сейчас подожжешь дом.

Но Алекс только засмеялась и снова бросилась кружить пьяненькую Ханну, которая хихикала и явно наслаждалась тем, что Алекс обратила на нее внимание.

– Не порти удовольствие, Фелисити. Танцуй с нами.

– Я не танцую. Ты это знаешь. – Стакан стал скользким у меня в руке; я выпила то, что оставалось.

Ханна потянулась ко мне свободной рукой:

– Давай, Фелисити. Это весело!

Все стали таращиться на нас. Зашептались, прикрывшись ладонями, бросали взгляды на меня и Алекс.

Я подошла ближе и понизила голос почти до шипения.

– Ты выставляешь себя дурой, Алекс. Пошли домой.

Алекс остановилась. Центробежная сила закружила Ханну, она пошатывалась, пока ее не поймали заботливые руки старшей девушки, насколько я увидела издалека, из греческого класса.

Волосы Алекс выбились из шиньона, торчали во все стороны, как рыжий ореол вокруг лица. В тот момент она абсолютно соответствовала той роли, которую ей отвели газеты: бешеная, агрессивная. Грубая.

Она придвигалась ближе, еще ближе, и мое сердце стало стучать уже не от алкоголя, а от уверенности, что она собирается поцеловать меня и заставить совершить каминг-аут прямо здесь и прямо сейчас…

Но рот Алекс лишь злобно скривился, и она сказала:

– Ну да, ты все знаешь о том, как выставить себя дурой. Не так ли, Фелисити?

Меня накрыло ощущением, будто из зала выкачали весь воздух. Вечеринка затихла; от взглядов присутствующих у меня зачесалась кожа.

– Мы идем домой. Сейчас. – Я направилась к дверям, но далеко не ушла.

Голос Алекс, подобно раскаленной стали, рассек пространство между нами.

– Все знают, что ты сумасшедшая, – кричала она. Она была пьяная, слова вылетали невнятно и неровно. Она была пьяная; она так не думала. Но она все равно это сказала. – Все это дерьмо про ведьм, магию и мертвых девушек. Мы все знаем правду.

Я развернулась на каблуках и зашагала обратно туда, где, покачиваясь, стояла Алекс. Я учуяла запах ликера еще за полметра от нее.

– И что это, Алекс? – спросила я. – Что есть правда?