Они уже несколько раз пробежали по одним и тем же местам, сильно запыхались, но заяц не собирался уставать, и расстояние между ними не сокращалось. Вылинявший, белый, он то появлялся, то исчезал, мелькая между кустов, и ярко выделялся на уже почерневшей, но еще бесснежной земле.

Каждый раз, когда он бывал виден, собаки заливались особенно тонко и пронзительно. И тогда, казалось, заяц нарочно потешался над ними. Он бросался в сторону и исчезал в кустах.

Но вот один из стаи, самый худой, до этого молча бежавший впереди, начал отставать и оказался в хвосте, юркнул в кусты и лег на том месте, где только что, петляя, свернул заяц.

Желтовато-серый, с темной, почти черной спиной, он сливался с осенней, обнаженной землей и желтой травой. Можно было подойти на два шага и не заметить его.

Стая с визгом и лаем помчалась дальше, а Пират остался один. Он лежал, прижавшись к земле и положив тяжелую голову на толстые, еще неуклюжие лапы. Если бы не собранные мускулы и напряженные, вздрагивающие уши, можно было бы подумать, что он спит.

Но Пират не спал, он слушал. Среди других голосов выделялся низкий, хрипловатый голос Полкана, громкий голос Щеголя и знакомые голоса других собак.

С каждой минутой голоса уходили всё дальше и дальше, делались тише и тише, потом стая дружно взлаяла и стала приближаться. Это значило, что заяц опять мелькнул на виду и круто повернул назад.

Пират сделал едва заметное движение и еще ниже припал к земле.

Он лежал в углублении, словно окоченев, и только толстокожие, короткие и острые уши слегка вздрагивали да глаза, уместившись на уровне земли, горели зеленоватым пламенем.

Лай приближался; далеко впереди собак, в редком перелеске между молодыми обгорелыми сосенками, мелькнул заяц. Сначала казалось, что кто-то низко над землей машет белым платком, потом стало видно, как, вытянув голову и положив на плечи большие белые уши, мчится заяц.

Он бежал по знакомой дороге уверенно и быстро и с каждым скачком приближался к засаде.

Пират лежал неподвижно. Расстояние между ним и зайцем сокращалось каждую секунду. Уже было видно, что зайцу не спастись, но Пират не двигался. Еще мгновение – и заяц промчится мимо. Вот он сделал скачок над самым Пиратом, и тот, как стальная пружина, подбросил вверх голову, и большой заяц, не успев крикнуть, затрепыхался, сжатый стальными челюстями.

Пират не сделал ни одного лишнего движения. Только опыт, накопленный тысячелетиями и ставший инстинктом, мог создать такого охотника. Каждое движение его было точно, целесообразно и красиво.

Двух секунд не понадобилось волку, чтобы прикончить зайца, но в следующее мгновение Пират повел ухом и быстро, давясь и чавкая, начал расправляться с еще трепещущей добычей.

Если для того, чтобы так быстро прикончить зайца, требовался тысячелетний опыт предков, то такие же тысячелетия тяжелой жизни в волчьей стае, когда не хватает для всех пищи и выживают только самые сильные и ловкие, нужны были, чтобы так быстро разделаться с добычей.

Пират только тряхнул головой и мгновенно, словно разрубил зайца топором пополам, почти без усилия проглотил обе половины, одну за другой.

К тому времени, когда собачья стая, с лаем и визгом, пронеслась мимо, на земле около Пирата осталось несколько клочков шерсти.

Пират стоял сгорбившись. Он не успел разжевать куски, и теперь они с трудом двигались по пищеводу. Пират выгнул дугой костлявую спину.

Полкан опередил свору и первый пролетел мимо Пирата, даже не взглянув на него, но потом, заподозрив обман, резко затормозил и, покрутившись на месте, пружинным, медленным шагом вернулся к Пирату.

Разгоряченная погоней свора умчалась по старому следу. Два зверя – один молодой, худой, косматый и спокойный, другой мускулистый, плотный, с налившимися кровью глазами – очутились друг перед другом.

Пират ощетинился, шире расставил еще щенячьи, не по росту толстые ноги и замер как каменный.

Полкан, разгоряченный погоней, не мог спокойно стоять на месте. Он приближался, дрожа, рыча и роя лапами землю. И когда расстояние между ними сократилось до двух шагов, они, возможно впервые за всю совместную жизнь, встретились на одну секунду глазами.

И мгновенно Полкан, как мячик, отделился от земли и вцепился Пирату в загривок. Пират сделал усилие, проглотил наконец пищу, разогнул спину и, повернув голову кверху, лязгнул зубами. Полкан, испытанный боец, на этот раз вовремя отпрыгнул в сторону. Зубы Пирата только скользнули по его шерсти и почти надвое, как бритвой, разрезали толстый ременный ошейник.

Еще раз бросился Полкан в битву, но зубы Пирата встретили его на пути, и он взвизгнул, отлетев в сторону с окровавленной мордой.

Третий раз он не прыгнул, а только вертелся вокруг и рычал. Пират, ощетинившись, угрюмо и спокойно наблюдал за ним, потом, услышав шум приближающейся стаи, повернул и сначала шагом, а затем неторопливой рысцой скрылся из виду.

После этого случая Пират редко участвовал в охотах стаи. Но иногда, заслышав издали гон, он прятался на пути бегущего зверя и, перехватив добычу, исчезал в кустах, не оставив ни малейшего следа.

Дома, на складе, Полкан и Пират по-прежнему, казалось, не замечали друг друга, только при встречах шерсть на их спинах вставала дыбом.

Радыгин был слишком опытным охотником, чтобы не заметить начала этой войны. На следующий день после драки Радыгин долго разглядывал рану на морде Полкана и его ошейник.

Рана была глубока и еще кровоточила, а ошейник держался на тоненькой дольке. Пират слонялся невдалеке, искоса поглядывая на хозяина.

Радыгин придержал за ошейник Полкана и свистом подозвал Пирата. Обычно тот стремительно кидался на зов хозяина. Но на этот раз он медленно и неохотно начал приближаться к Радыгину.

Радыгин потянул его за загривок и почувствовал запекшуюся кровь на шерсти.

Псы мирно стояли рядом бок о бок, ни разу не взглянув друг на друга, только шерсть дыбом поднялась у обоих, и дышали они часто и шумно, высунув языки.

В тот же день Радыгин надел на Полкана, Пирата и Щеголя новые, из толстого ремня, ошейники.

Полкан даже не заметил обновки. Щеголь несколько минут вертел головой, пробовал сорвать ошейник и, убедившись в своем бессилии, быстро успокоился.

Пират принял ошейник как величайшую обиду. Он яростно скреб по нему лапами, пытался достать зубами, долго вертелся на одном месте и, выбившись из сил, подошел к Альме и начал скулить.

Но Альма лежала спокойно и равнодушно. Она готовилась снова стать матерью и уже охладела к приемному сыну.

Радыгин поманил Пирата и дал ему есть. И тогда, впервые за свое существование, Пират не притронулся к еде и ушел со двора.

Он долго бродил по лесу, сгорбившись, поджав хвост и опустив голову, словно ошейник невыносимо тяжел и давил, как ярмо.