Друзья отказывались верить, что я и в самом деле намерена расстаться с обожаемым имуществом. По словам Итана, Моника алчно потирала руки и повсюду трубила, что не постоит за ценой.

— Роджер считает, что на этой почве у нее слегка поехала крыша. Она сказала ему, что даст и миллион!

Впоследствии я слышала ту же цифру от Джун, Бетти и Триш. Получалось, что Моника и в самом деле готова была на любые затраты, лишь бы заполучить ожерелье. Это навело меня на идею, которая постепенно оформилась в план.

Прежде всего нужно было прозондировать почву, и я отправилась навестить Джерри Медину, владельца «Нолан Пирс», одного из самых элегантных и дорогих ювелирных магазинов Нью-Йорка. Теперь я не могла и мечтать о покупках в торговом заведении такого ранга, но прежде это было мне по карману, так что мы с Мединой были не совсем чужие друг другу.

Войдя, я увидела его за прилавком — лысого, массивного, весьма учтивого. Он помогал стриженой молодой женщине в черном примерить браслет ар нуво, выполненный в виде кобры так мастерски, что казалось, будто эмалевая змейка кольцами стекает к тонкому запястью покупательницы.

— Лалик изготовил его для Сары Бернар, — сказал Медина.

— Для кого, для кого?

— Для Сары Бернар, знаменитой актрисы. Вы о ней не слыхали? Жаль! Это была личность! Спала в гробу.

— Ночью или днем? — Молодая женщина даже не улыбнулась. — Вот что, Джерри, я не уверена, что этот браслет подойдет. Эффектно, да, но она настаивает на бриллиантах.

Медина адресовал мне приветственный жест, но не удосужился подойти, и вопреки суровому опыту последнего времени я почувствовала себя оскорбленной: прежде ради меня он бросил бы все.

Я прошлась по магазину, разглядывая выставленные на продажу драгоценности. Тут и там можно было видеть отменный образчик ювелирного искусства, но ни один не выдерживал сравнения с ожерельем Марии Антуанетты. Переполненная внезапной тоской при мысли о расставании с ним, я присела на бежевую замшу дивана, закурила и постаралась переключиться на происходящее у прилавка. Женщина в черном оказалась ассистенткой какой-то рок-звезды и выбирала, что взять напрокат для выступления по MTV. Это продолжалось довольно долго. Когда она наконец ушла, Медина приблизился ко мне с каталогом «Чапелза» в руках.

— Миссис Слейтер, вам следовало в первую очередь обратиться ко мне, — сказал он с укором. — Вам должны быть знакомы грабительские цифры их комиссионных, да и деньги — когда еще вы их получите! Поверьте, я бы устроил все к нашему обоюдному удовлетворению.

— Как раз поэтому я и здесь, Джерри. Чтобы побеседовать с вами о моем ожерелье.

— Правда? — оживился Медина и поспешил занять место рядом со мной. — Чем могу служить, Джо, голубушка?

Эта неожиданная фамильярность заставила меня против воли поежиться. «Джо, голубушка» — это отдавало пренебрежением даже в устах весельчака Медины, хотя он намеренно культивировал в себе непочтительность, эдакую добродушную развязность рубахи-парня, таким образом маскируя деловую хватку и страсть к наживе. Меня он в прошлом неизменно величал «миссис Слейтер».

— Одна женщина мечтает добраться до ожерелья.

— На ум приходит сразу несколько имен. — Медина полистал каталог в поисках нужной страницы и несколько минут пожирал глазами вторую, еще более эффектную фотографию ожерелья на черном бархате. — Еще бы не мечтать! Оно великолепно. Значит, там его оценили в двести пятьдесят тысяч? Толковые ребята. Всегда занижают цену, чтобы подогреть интерес. Вы можете рассчитывать на четыре сотни, даже на четыре с половиной… нет, на все пять!

— Похоже, та женщина готова дать миллион.

— Миллион? — Медина оглушительно расхохотался. — Да она свихнулась! Я мог бы вытянуть за него полмиллиона, ну пятьсот пятьдесят. Но миллион? Никогда!

— Ожерелье принадлежало Марии Антуанетте, — напомнила я.

— Да хоть самой Деве Марии! Миллион бабок оно не стоит.

— Для нее стоит, вы уж мне поверьте.

— Допустим. Какой идиот будет набивать цену?

— А если… я?

— Вы? — Медина тотчас насторожился.

— Для того я и здесь, чтобы все подробно разузнать. Строго между нами, законно ли, чтобы владелец набивал цену?

— Нет.

— А собственно, почему? В худшем случае я выкуплю свое имущество и заплачу «Чапелзу» комиссионные.

— Все равно это мошенничество, миссис Слейтер.

По крайней мере мы снова вернулись к «миссис Слейтер». Я поразмыслила.

— Ну хорошо, а если за меня цену взвинтит кто-то другой?

— Закон категорически это запрещает. Ни владелец, ни его родственники, ни его агент не имеют право взвинчивать цену.

— А если никто не узнает, что этот человек имеет какое-то отношение к владельцу?

— Что я могу сказать? Не пойман — не вор.

Наступило долгое молчание. Медина не сводил с меня испытующего взгляда. Нетрудно было предположить ход его мыслей.

— Я дам вам один хороший совет, — произнес он наконец медленно и веско. — Если на уме у вас то, о чем я думаю, лучше хорошенько удостоверьтесь, что на ваше доверенное лицо в самом деле можно положиться. Главное, чтобы этот человек не болтал ни сейчас, ни потом — никогда.

Я покинула магазин в глубокой задумчивости.

Итан не болтает, но стеснен в средствах. Бетти и Джун не занимать средств, но болтовня стала их второй натурой. Дик Бромир? Он достаточно богат и всегда готов прийти на помощь другу. Разве он не помогал мне в былые дни? Помог бы и теперь, если бы сам не был под подозрением. Вдруг он решит поделиться с Триш, а Триш не умеет долго держать язык за зубами. Гил Уотермен? Неплохой вариант. Однако после истории с Моникой он вряд ли решится что-то утаить от Бетти.

И вдруг меня осенило. Чарли Каан!

Сказать о Чарли, что он не болтлив, означало ничего не сказать. Он открывал рот только тогда, когда иного выхода не было. В период моего пребывания у Каанов бывали завтраки, когда все, что я от него слышала, было «передай соль». Джун вечно жаловалась, что с ним можно говорить только о гольфе и фондовой бирже, что нет никакого интереса делиться с ним сплетнями, потому что они влетают ему в одно ухо и вылетают из другого. Такие люди умеют хранить секреты просто в силу того, что они не держатся у них в памяти. Главное, чтобы Чарли не упомянул о моей затее Джун. В этом он должен поклясться ни много ни мало жизнью.

Я позвонила Чарли с предложением пропустить вместе рюмочку и заодно обсудить один важный вопрос, и он пригласил меня в «Никербокер», членом которого состоял с юных лет (в этот закрытый клуб принимаются только коренные ньюйоркцы из наиболее богатых и влиятельных семейств). Мы устроились в одной из приемных этого почтенного заведения, с видом на Пятую авеню. Со стен на нас благосклонно взирали портреты членов клуба, ныне уже покойных.