Разумеется, он не особенно вчитывался в ее сообщения. Возможно, что-то и пропустил.

– Они надули меня, – снова заговорила Анна. – Я ведь писала, на пятнадцать тысяч.

– Пятнадцать тысяч крон?

Она вздохнула:

– Да.

– Ну хорошо, и кто это сделал? Этот, как его…

– Его зовут Ник. Ник, он помогал мне.

– О’кей.

Синдре знал, что после Кнутбю Анна вернулась к отцу в Ваггерюд, но вот уже пару недель живет у одного своего знакомого, в каком-то из пригородов Стокгольма. И этот знакомый вызвался помочь ей с оружием.

Она все сделала правильно, ошиблась только с выбором орудия убийства – такой вывод Анна сделала для себя сама после неудачной попытки с молотком. Синдре ничего на это не возразил. Он только слушал и отвечал на ее вопросы. Какой способ самый верный? Пистолет, конечно. Все остальное ненадежно.

И тогда Анна решила приобрести «ствол», что для молодой девушки из Ваггерюда гораздо проще сказать, чем сделать. Синдре переформулировал для себя последнюю мысль – «молодому, потерянному существу, дошедшему до края в своем отчаянии».

– То есть у тебя до сих пор нет оружия?

– Это разрешится, но не к восемнадцатому числу. Я не успеваю, как ты понимаешь.

Он ничего не желал понимать, тем не менее задал следующий вопрос:

– Каким образом ты думаешь это разрешить?

И тут Анна погрузилась в запутанную историю о том, как ее надули на пятнадцать тысяч крон, подсунув нерабочий «ствол». И потом, ей нужен глушитель. Разве Синдре не говорил, что стрелять нужно только с глушителем?

– Нет, нет, – запротестовал Синдре. – Ничего такого я тебе не говорил.

– Но мы же обсуждали…

– Да, мы обсуждали это. Речь шла о том, что не следует будить людей посреди ночи, и пришли к выводу, что этого можно избежать, если использовать глушитель или подушку. Но я никогда не говорил тебе…

Для него это был решающий момент – семантика. Правильный выбор слов. Это ведь Синдре предстояло жить и дальше, с чувством вины и нечистой совестью. Но для Анны подобные тонкости были не более чем неуместным занудством.

– Подушка? – оживилась она.

– Ну конечно. Можно стрелять через подушку или завернуть в нее пистолет. Это приглушит звук выстрела. Кажется, я где-то читал об этом.

– И в доме никого не должно быть… особенно детей.

– Ни в коем случае.

– Кто же тогда может услышать звук выстрела?

– Все услышат, Анна. Ты ведь уже пробовала стрелять?

– Да, – она рассеянно кивнула. – Это не так легко, как кажется.

Синдре вздохнул и еще раз напомнил себе, что ничего не хочет об этом знать. Потом обратил внимание на пожилую женщину за соседним столиком. Она что, так и сидела здесь все это время? Неужели слышала? Синдре поднялся:

– Пойдем пройдемся.

Они пошли по Дроттнинггатан в сторону супермаркета «Оленс». Пара полицейских автомобилей промчалась мимо, оглашая улицы сиренами, и скрылась. Прохожие, в унылых темных куртках и пальто, отчаянно сопротивлялись встречному ветру, и Синдре с Анной лавировали между ними, как заправские слаломисты.

Синдре решил укрыться от непогоды в супермаркете. В «Парфюмерии» на первом этаже было слишком людно, и они на эскалаторе поднялись в отдел домашнего дизайна. Здесь и в самом деле оказалось гораздо спокойнее, а в одном из дальних углов обнаружился диван, на который в тот день была тридцатипроцентная скидка. Синдре и Анна присели.

– Мне был сон, – начал Синдре.

Анна насторожилась.

– Это ужасно. Я видел себя в поле зимой. Месяц светил с неба, сияли звезды. Я мерз и чувствовал себя таким усталым, что не мог идти. Я полз, почти на четвереньках, царапая ладони в кровь. И тут увидел это…

– Иисуса Христа? – Лицо Анны вспыхнуло.

– Нет, об этом я могу только мечтать. Я увидел два надгробья посреди поля.

Анна кивнула, как будто ожидала это услышать.

– И когда я подполз ближе, – продолжал Синдре, – то прочитал на одном имя Микаэлы, а на другом… Лукаса Альме.

Синдре опустил голову, не решаясь взглянуть в лицо Анны.

– Этот сон мне приснился пару дней назад, и я решил, что должен рассказать о нем.

Синдре поднялся с дивана и направился к эскалаторам, как видно, ожидая, что Анна последует за ним.

Стеклянные двери разъехались, выпуская их на улицу. Анне нужно было в метро. Синдре на парковку, пока не истекло оплаченное время.

Они стояли друг против друга. Синдре взял Анну за руки, они были теплыми. И вся она выглядела такой маленькой и замерзшей. Когда мягкие кончики ее пальцев уперлись в его ладонь, сердце Синдре сжалось от нежности и желания. Все-таки было в этой женщине нечто такое, чему он не мог противостоять, в каком бы жалком положении ее ни застал.

– Я люблю тебя, – сказал Синдре.

– Даже не знаю, смогу ли я… – отозвалась Анна.

Он повернулся и ушел.

67

Самый радостный праздник в году – день рождения Иисуса Христа – для многих семей с детьми обернулся, как обычно, нелегким испытанием. Так оно получилось и с Форсманами из Гренста-горда.

Идея Эвы сделать Микаэлу мачехой троих детей Синдре была неудачна изначально. На тот момент Микаэла сама была большим ребенком, каковым и оставалась до сих пор. Она так и не нашла подхода ни к Антону, ни к Ирис, и старшие дети не любили ее. При желании она могла бы еще расположить к себе Эльсу, поскольку та была младенцем. Но такого желания у Микаэлы так и не возникло.

Так или иначе, Синдре был отец, и Микаэла жила в их доме. Рождество – детский праздник, и именно дети стали причиной того, что отношения между супругами ухудшались из одного сумеречного декабрьского дня в другой.

Все началось вечером накануне Рождества, когда все коробочки и пакеты были вскрыты и ни в одном не обнаружилось желаемого. Причина лежала на поверхности, но никто так и не назвал ее вслух. У Синдре просто не было денег на новую игровую приставку или видеокамеру. Никто не знал, что накануне он занял небольшую сумму у Анны Андерсон, чьи казавшиеся неисчерпаемыми банковские сбережения неожиданно подошли к концу.

Синдре расстроился, видя разочарование детей, а Микаэла разозлилась. Что за избалованные сорванцы! Пусть радуются, что хоть что-то получили. В результате праздник закончился криками и слезами.

На каникулах, когда позволяла программа мероприятий, Ирис и Антон пропадали у кого-нибудь из приятелей, и в доме воцарялась тишина, одинаково невыносимая и для Синдре, и для Микаэлы. Тогда подавала голос Эльса, доказывая тем самым, что не хуже других может усложнить отцу жизнь.