Это был знаменитый эпатажный проект, фирма с ним успешно работала в Европе, Америке и даже в Японии. Перформанс, чьей главной фишкой был «Человек-дворняга». Персонаж действа, Гарик Дрозд, прославился тем, что перевоплощался в собаку. Ключевой темой его шоу и инсталляций была защита прав животных. И за рубежом Дрозд, что называется, попал в десятку, поскольку тема охраны окружающей среды главенствовала в общественной жизни всех цивилизованных стран.

Вера читала отчеты о скандальных выступлениях «животины» и только диву давалась. В одном из нью-йоркских клубов человек-собака имел оглушительный успех. Для затравки было продемонстрировано несколько эпатажных выходов: голый Дрозд на поводке у роскошно одетой дамочки, бросающийся на людей и валяющий их по сцене; человек-собака, писающий в естественной для кобеля позе на микрофон посреди интерьера; и, наконец, он же — сжирающий собачьи консервы из кормушки на полу. Текстовый отчет был снабжен яркими фотографиями.

— На языке психиатрии это называется «регрессивным поведением», — задумчиво прокомментировала Лученко.

— Мы используем для описания действий Гарика Дрозда термин «зоофрения», — ухмыльнулся Чепурной. — Если вам интересно, могу подробно рассказать об американских гастролях. На самом деле это называется современным искусством. «Художник» устраняет преграды между собой и зрителем!

— Да уж… Ваш нью-Шариков — это именно то, что нам нужно! Но, Олег Аскольдович, у нас мало времени, а работы много. Чем закончились американские игры?

— Америка буквально сошла с ума от Гарика Дрозда, о такой популярности мы даже и мечтать не могли! Пресса была в восторге, его показывали все телеканалы! Шли целыми семьями, дети визжали от восторга, родители умилялись и взволнованно перешептывались.

— Им что, больше нечего смотреть? Или там все балдеют от антиэстетики?

— О, в Америке существует давняя традиция так называемых freak show — фрик-шоу, что значит «показ уродов». Для американцев уродство — это один из вариантов развлечений. В этом их отличие от нашего славянского менталитета, где к уродам всегда относились с жалостью и состраданием, оставляли жить при церквях, а издеваться над ними считалось не просто чем-то аморальным, но даже греховным.

— Знаете, Олег, я всегда была против ярлыков и не считала американцев примитивными, но вот это… Н-да. Похоже, мы живем в век, когда обыватели предпочитают иметь рядом персонажей типа Дрозда, чей сексуальный имидж взрывает их общепринятые нормы поведения. Но сейчас именно этот персонаж нам и нужен! — Вера подвела черту вопросом. — Где сегодня найти человека-дворнягу?

— Это легко узнать. — Чепурной набрал номер. — Привет, Полкан… Ха! Сразу узнал? Плохо. Не бывать мне богатым. Хорошо, я люблю прибедняться, но до Березовского мне далеко. Сделай вид, что не узнал! Ладно. Кончай прикалываться. У меня к тебе есть деловое предложение… — Олег кратко изложил Дрозду идею игры в музее.

Вера наблюдала за ним и понимала, что руководитель «Игры», эксцентричный миллионер Олег Аскольдович Чепурной, заработал на Дрозде такое паблисити и такие деньги, какие не приносили ему все его предыдущие проекты и игры, вместе взятые. Не зря взгляд у него из сонного и ленивого превратился в ястребиный. Общаясь с дворнягой-человеком, он излучал боевую прыть. Будь его воля, он бы зачислил Дрозда в свой штат навсегда. Вера взглянула на фотографию голого человека в клетке, старательно изображавшего собаку. Закрыла глаза, пытаясь вообразить себе ужас и омерзение музейщиков, с которыми она общалась в последнее время. Не нужно быть большим психологом, чтобы представить реакцию Хижняка, Аросевой или Суздальской. А что скажут старушки смотрительницы? «Ничего, у стариков нервная система закаленная. Они войну прошли и выстояли, — успокоила свою совесть Вера. — И вообще, это ведь делается с одной лишь целью: вытащить на свет божий убийцу!»

Чепурной закончил разговор и уверил Лученко: Гарик Дрозд в их распоряжении. Хотя и придется отстегнуть немалую сумму.

— Смотрите, — добавил он, — как бы мы с вами не спровоцировали ваших невинных музейных овечек! Ведь человек-собака своими действиями может вынудить даже мирного обывателя… Часто у меня самого при лицезрении Гарика возникает желание дать ему по башке! А если бы я еще был искусствоведом! О! Могу себе представить, что бы я сделал с осквернителем святынь.

— Но ведь вы этого не делаете, — усмехнулась Вера. — Потому что у вас хорошо работают тормоза.

— Какие такие тормоза?

— Гены, воспитание, религиозность, общая культура, да многое. Чем отличается не-преступник от преступника? He-убийца от убийцы? Очень просто: первый может думать об этом, воображать сколько угодно, но не делает. Просто не сможет убить, рука не поднимется. А преступник — делает это. Тем более трижды переступивший черту — он уже обнаглел и тормозов не имеет! Так, с теорией мы закончили. Теперь давайте поскорее перейдем к практике.

* * *

Сотрудники массового отдела развлекались у книги отзывов музея. В ней кто-то откопал давнюю запись: «Какое безобразие! Понавывешивали голых баб! И не стыдно! Ладно телевидение и кино, рассадники разврата. Но музей!!! Какой пример вы подаете нашим детям!!! Это же учреждение культуры, а вы в нем такое развели! Стыд и срам! Будем жаловаться в Министерство культуры! Учителя ср. шк. № 241».

— Им картины кажутся «рассадниками разврата»! Ты ж только подумай, — возмутилась Флора Элькина.

— Ой, Фауна, я тебя умоляю! Так всегда было и будет. Ханжи не переводятся, несмотря на технический прогресс, — махнула ручкой с ярко-бордовым острым маникюром Баранова, забежавшая к сотрудницам на чаек.

Ее просто распирало от желания рассказать сногсшибательную новость, подслушанную в кабинете Лобка. Но, как опытный мастер сплетни, она ждала удобного момента. Какой смысл сообщать что-то шокирующее просто так? Весь смысл в том, чтобы насладиться зрелищем потрясения дорогих коллегушек! Их выпадением в осадок! Люська выжидала, щечки ее разрумянились, черные глазки, густо обрисованные карандашом, жмурились от предвкушения.

— А мне их жалко, — вздохнула Суздальская.

— Кого?

— Да этих учительниц. На самом деле это же ведь никакой не вопль целомудрия! Это сообщение о собственной ограниченности.

— Значит, тебе стало жалко этих закомплексованных, необразованных, неразвитых училок? А учеников, которым вдалбливают знания такие вот тетки-ханжушки, тебе не жалко? — вступила в спор Аросева, попивавшая чай после экскурсии.

— Жалко. Мне всех жалко…

— А я вам кое-что могу рассказать, — хлопая ресницами, сообщила секретарша, чувствуя, что если вот сейчас, сию минуту не поделится новостью, то лопнет.

— Твой выход, Люся! — Аросева, как всегда, посмотрела на нее насмешливо.

Баранова нарочно выдержала паузу. Потом еще добавила, как бы сомневаясь:

— Лобок приказала никому ни слова…

— Считай, все уже заинтригованы. Мы затаили дыхание и с нетерпением ждем! — Флора сложила руки на обширной груди.