Изуру? Какое… обыкновенное имя для демона. Макото ожидал чего-то громогласного, пугающего или хотя бы торжественного, а огромного демона звали так же, как и знакомого каппу из пруда возле деревни. Хотя, возможно, будь Изуру в своём демоническом обличье, а не в теле тонкокостного юнца, обливающегося саке, подобное сравнение Макото бы и в голову не пришло.

– И соскреби уже эти татуировки со своей спины, – тем временем продолжал приставать к Ханзо Изуру. – Какой толк носить рога, если не можешь пользоваться всей своей мощью? Ещё и маску нацепил – думаешь, с ней ты похож на нормального демона? Смех один!

Ханзо поправил маску и отвернулся. Макото отлично понимал, зачем он её носит. По той же причине ещё недавно он сам носил повязку, пряча от кицунэ карий человеческий глаз. Так он чувствовал себя в безопасности, так на него смотрели как на равного, так он не чувствовал себя обнажённым. Ханзо просто не знал, кто он без этой маски, сросся с ней так же крепко, как и Макото со своей повязкой. Настолько, что вырвать её можно было только с корнем, или – как в случае Макото – с глазом.

– Вы всегда такие молчаливые? Такое ощущение, что и не выбирался из клетки. Монахи и те больше болтали, – заворчал Изуру, доедая курицу.

– Прости, но болтливая часть команды сейчас при смерти, – цыкнул Макото.

– Оно и понятно, с такими «весельчаками», как вы, только сдохнуть и остаётся.

Он облизал блестящие от жира пальцы и залпом допил остатки саке. Громко рыгнул и ослабил пояс хакама. Сацуки бросила на него быстрый взгляд и отодвинулась.

– А ты чего морщишь носик, принцесса? – хохотнул Изуру. – Я твою симпатичную головку спас от лап братишки. Считай, сделал тебя императрицей, можешь меня и отблагодарить на досуге, а не нос воротить. – Он наклонился к ней, но наткнулся грудью на остриё копья – Ханзо в мгновение ока оказался между ними. Удивлённо взглянув на копьё, а потом на Ханзо, Изуру громогласно расхохотался. – Даже не старайся, малец, пока на твоей спине монашьи писюльки, я расплющу тебя даже своим хреном!

Ханзо не шелохнулся.

– Попробуй, демон.

– Эй, я же просил! Или думаешь, что, называя меня так, сам становишься чище? Напомнить, кто трахал твою мамашу? Она и сама была не лучше. Я помню, как воняла эта похотливая шлюха…

Сацуки сорвалась. Опрокинув столик, с воплями накинулась на Изуру, повалила его на спину и принялась осыпать его ударами. Тот не сопротивлялся, продолжая хохотать даже тогда, когда она разбила ему нос и губы.

Макото тяжело вздохнул, подобрал с пола пиалу, откупорил новую бутылку саке и выпил. Вот поэтому он и недолюбливал человеческих девчонок, они были слишком слабыми и глупыми, зачем-то бросались в бой, который не могли выиграть. По крайней мере, те, которых Макото встречал.

– Наложницы не шлюхи! Мать Ханзо не шлюха! Моя мать не шлюха! Не смей больше открывать свой поганый рот! Чудовище! Убийца! Насильник! Я вырву тебе сердце! – каждый выкрик Сацуки сопровождала градом ударов. Она даже не смотрела, куда бьёт, просто молотила изо всех сил.

Слова Сацуки царапнули Макото где-то под рёбрами, и он выпил ещё пиалу.

– Сделай что-нибудь, – то ли из-за маски, то ли из-за растерянности голос Ханзо звучал глухо и хрипло. Он стоял истуканом и умоляюще глядел на Макото.

– Зачем? – пожал плечами Макото. – По договору он не может нам навредить, пусть лупит сколько влезет.

– Пожалуйста. Госпожа Сацуки может навредить себе.

Макото недовольно цыкнул. Что это за щенячий взгляд? Разве так должны смотреть демоны? Ладно, сломанные запястья этой девчонки им не нужны, да и её вопли начинали уже порядком раздражать. Он поднялся с татами, перехватил Сацуки поперёк талии и потащил прочь из комнаты. Она возмущённо завопила, дрыгая руками и ногами, пытаясь вцепиться в хохочущего на полу Изуру.

– Пусти! – Сацуки упёрлась руками в плечо Макото, пытаясь вытянуть себя, но, даже будучи полукровкой, Макото был гораздо сильнее. Ну, человеческие девчонки!

Он раздражённо захлопнул дверь в комнату и пошёл на первый этаж. Сацуки, уже порядком выбившаяся из сил, обмякла и повисла дохлой кошкой. Возможно, надеялась, что так Макото её отпустит, но он потащил её дальше, не заботясь о том, что ноги её волочатся по полу и бьются о ступени лестницы. Гости рёкана, встречавшиеся им на пути, стыдливо прятали глаза при виде такой картины, и Макото отметил про себя, что, похоже, таскать человеческих женщин на себе в этих местах тоже не принято.

Добравшись до двери, ведущей на внутренний двор, он сбросил Сацуки на энгаву и сел рядом так, чтобы оказаться между взлохмаченным, гневно глядящим на него бедствием и дверью.

– Если ты ещё раз ко мне прикоснёшься!..

– Больно надо.

– Что значит «больно надо»?

– То, что прикасаться к тебе у меня нет никакого желания. Превратила лицо нашего проводника в котлету и теперь мне угрожаешь? У тебя вообще есть друзья?

– Да! Кёко!

– А! – Макото вскинул руки, сдаваясь. – Всё ясно. Вопросов больше нет.

– Что тебе ясно?!

– Да ничего!

– Ах ты!.. – Сацуки схватила его за рукав, но Макото перехватил её руку и посмотрел угрожающе.

– Остынь, или потащу тебя к морю. Охладишься там вместе с медузами.

Сацуки шумно выдохнула, глядя на Макото с презрением, высвободила руку из его хватки и отвернулась. На лице её алел румянец, казавшийся особенно ярким на фоне бледной кожи, не знавшей загара, и чёрных волос, в беспорядке лежавших на плечах и спине. Она напоминала взбешённую кошку. Макото был уверен: будь у неё хвост, она бы молотила им по энгаве, раздражая ещё больше.

Макото тоже отвернулся и спрятал взгляд в саду – жёлто-красном, пахнущем влагой и землёй. Макото ещё ни разу в жизни не видел осень, и пока она ему нравилась гораздо больше лета. В её прохладе было что-то успокаивающее, тонкое, обещающее умиротворение. А ещё цвета осени напоминали ему золото и самоцветы, которые ему так нравились. Лето Макото любил только за то, что в один из знойных дней судьба привела Райдэна, вставшего между ним и выпущенной стрелой Ичиро.

От размышлений Макото отвлёк тихий всхлип. Он покосился на Сацуки. Она остервенело тёрла щёки руками, красивое лицо исказилось в отталкивающей гримасе, румянец превратился в яркие красные пятна по всему лицу. Макото отклонился, не зная, как реагировать. Он никогда прежде не имел дело с плачущими… существами. Сам он завязал с этой пагубной привычкой, когда ему было двенадцать. О том, как он рыдал перед