За непринужденными разговорами о мечтах я не замечаю, как кладу Архипу голову на плечо. Все дело в алкоголе – в здравом уме я бы так не поступила. Мы обычно с ним мало разговариваем, а если и заводим изредка беседу, то говорим об общих вещах. Между нами всегда дистанция и стена из твердого камня, а сейчас я собственноручно проделываю в ней дыру. Он не отстраняется, а, наоборот, прижимается ко мне. Он осторожно дотрагивается пальцами до моих волос.

– Я хочу вернуть его, – тихо плачу я. – Почему я не могу? Я так по нему скучаю.

– И я тоже, девочка, я тоже, – так же тихо шепчет он.

* * *

Задумываюсь ли я о том, что мы с Китом сможем когда-нибудь быть вместе? Да, задумываюсь, и часто. Но… Это невозможно.

Между нами пропасть в восемнадцать лет. Когда он достигнет своего совершеннолетия по психологическому возрасту, мне уже будет тридцать шесть. Возможно, он начнет взрослеть быстрее… Вполне возможно, что в геометрической прогрессии, и взросление придет гораздо раньше. А может, наоборот, гораздо позже… Никто не знает точного ответа. Я привязалась к этому ребенку и уже почти полюбила его всей душой, его просто невозможно не полюбить. Но… Не такой любовью, которую я испытывала к Киту. Это совсем другой человек с другим характером, поведением. Я любила моего Кита, который носил крысу на поясе, жег кукол и бил всех дубинками. Этот мальчик совсем другой…

Кит вступает в тот возраст, когда начинает понимать что-то о себе, задает вопросы. Теперь он отчетливо видит, что отличается от других людей. Почему я другой? Сколько мне лет? Почему так много, а я ничего не помню? Каким я был? Мы тщательно готовили ответы на вопросы, но отвечаем не полностью, а ровно столько, сколько нужно знать в его психологическом возрасте.

Я вижу, что вопросы копятся у него внутри. И не только вопросы. Грусть, печаль, отчетливое понимание того, что когда-то что-то случилось, что-то очень плохое, то, из-за чего он не такой, как все. Он взрослеет, и со временем вопросов и тревог будет еще больше. Сейчас он не в силах понять все, поэтому мы не нагружаем его всей информацией. Я вижу, что он это понимает. Понимает, но ждет с огромным терпением, когда, наконец, наступит такой момент, когда он сможет узнать все. Сейчас он будто ходит каждый день перед закрытой дверью, за которой скрывается множество тайн, и ждет, когда же эта дверь ему приоткроется.

Я пересадила розу Кита в сад на видное место. Она прижилась и разрослась. Каждое лето она кланяется мне голубыми головками и тихонько шепчет: «Здравствуй, Пряничная девочка…»

Когда у всех нас – меня, Архипа и Кирилла – выпадают одинаковые выходные или свободные часы, я прихожу к друзьям домой по вечерам.

Кит любит сидеть на полу на пушистом ковре, складывает пазлы, рисует или собирает бумажные модели. Мы едим пиццу, весело болтаем о том, как прошла наша неделя, играем в настольные игры. Я со смехом рассказываю о новых происшествиях в булочной по вине незадачливых братьев Финке, Архип рассказывает об интересных случаях в шахте, а Кир – скучные истории о насосах.

Иногда мы забираемся на диван с ногами, укрываемся одеялом и включаем какой-нибудь фильм на большом экране. Кит присоединяется к нам только в том случае, если мы смотрим мультик, приключения или ужастик.

И в такие моменты мы все забываем, кем мы были и кем являемся сейчас, и меня даже можно назвать чуточку счастливой.

Я до сих пор не пользуюсь парадными воротами. Каждый раз, когда навещаю друзей, иду через восточную часть и лезу через граничный забор. И каждый раз на моей стороне я ненадолго останавливаюсь перед ним и застываю.

Я смотрю через сетку на густой туман, покрывающий чертожскую сторону холма, и невольно ловлю себя на мысли, что я жду. Жду, когда увижу на холме маленькую фигурку, которая будет приближаться ко мне. Я помашу в ту сторону, и фигурка помашет в ответ. Человек подойдет ближе, и я увижу, что это Кит, мой Кит-Wal. Он встретит меня, мы возьмемся за руки и уйдем в наш маленький мир. Туда, где есть место для нас двоих. Я не позволяю себе думать дальше, потому что по щекам и так уже ручьем текут слезы, и я просто перелезаю через забор и бегу прочь от воспоминаний.

Я бегу, а в ушах отдается фантомный звук, который мне никогда не забыть и который я слышу даже в тишине.

Ре-та-те-тет.

Удивительно, но спустя несколько лет из всех воспоминаний перед глазами чаще всего мелькает картина одного прохладного летнего дня, когда мы четверо стояли на холме, по щиколотку утопая в мокрой траве. Летняя обувь быстро намокла, и наши ноги были совсем сырые. Мы кутались в толстовки, но совсем не летний ветер задувал под одежду, и кожа покрывалась мурашками. Я помню, что мечтал тогда о шарфике.

В этот день к нам вернулась Ханна, она привезла гору подарков, и на холме мы запускали в воздух привезенный ею кордовый самолет. У Кита здорово получалось управлять им, он быстро разобрался в технике.

Мы смотрели наверх, где по кругу с жужжанием летал наш самолет. И, знаете, это был тот переломный момент во времени, когда мы перестали жить на войне.

Это было очень странное чувство.

Конечно, привычка убегать осталась со мной, и спустя десять лет, и даже спустя двадцать и тридцать, она все еще будет со мной. Когда я вдруг слышал резкий звук или перед глазами что-то резко и неожиданно двигалось, я пускался наутек.

В электричке по дороге до Города, куда я поехал, чтобы посмотреть в мебельных магазинах кухонный уголок для нашей с дедом новой квартиры, думая о размере кухни и нужных параметрах уголка, я вдруг услышал резкий гудок электрички. Люди вокруг удивленно глядели на сумасшедшего пассажира, который подскочил от этого, казалось бы, вполне обыденного звука и понесся сломя голову через весь вагон.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше.

В другой раз я шел с работы размеренным шагом, думая о неоплаченном заказе и просроченном платеже по кредиту, и вдруг какой-то прохожий слишком быстро подошел ко мне и взмахнул рукой, жестом показывая на воображаемые часы на руке, спрашивая, сколько времени. Его брови изумленно поднялись, когда я, как сумасшедший, помчался от него прочь, уронив перчатки прямо в лужу и даже не заметив этого.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше.

Когда мне стукнет семьдесят, я буду не спеша идти со своей женой-старушкой по облагороженным тропинкам предгорья, опираясь на скандинавскую трость, и мы будем разговаривать о ягодах, грядках и новом телесериале, и вдруг услышу резкий громкий лай собаки или плач ребенка. Старушка удивленно посмотрит, как ее муж, отбросив трость, удерет через кусты, сверкая пятками.

Пускай. Пять секунд на побег с места, не больше. Даже для семидесяти лет никаких поблажек.

Я всю жизнь буду убегать от прошлых врагов за пять секунд. Я могу при этом думать о чем угодно, но привычка убегать доведена до автоматизма. Сломанные и неправильно сросшиеся ребра периодически будут говорить о себе, своей болью напоминая мне, кем я был. Кем были все мы.