Как долго рубились? Последние шатры догорали, когда раздалось конское ржание и лай собак вдалеке, а что полыхать сухим, промасленным шкурам? Не упомнила, как очутилась в самом подножии холма, как взбиралась на Губчика, почти все ускользнуло из памяти, кроме зрелища горящих шатров, круговерти мечей перед глазами и безумного взгляда коффа, что лежал в шаге, только руку протяни. Ужас непередаваемо исказил правильные черты, смоляной чуб упал на глаза, и Верна, сама не поняла отчего, поправила непорядок, заложила вихор за холодеющее ухо.

– Нет больше заставы коффов, – еле слышно прошептала горбуну. На сей раз таиться не стали, подъехали прямо к дому. – Там, у холма, – добыча, кони, утварь. Что сами не берем, то вам остается.

Проводник вздернул факел повыше и остолбенел. Давешние десятеро конных, и за каждым четыре-пять заводных, лошадки волнуются, храпят, – вот и все, что осталось после коффов. И ведь никого из десятка не потеряли!

– Нет, говоришь, заставы?

– Нет, – устало повторила. – Сколько в деревне дворов?

– Пятнадцать.

– Хоть лошадиный торг открывай… Тела погребите. Нам же восвояси дорога.

Горбатый еще долго смотрел вослед с отвисшей челюстью. Ну дела, ну дела! Приехали десятеро, разогнали по холмам целую дружину и обратно подались. Кому расскажешь, не поверят. Потом захлопнул рот, покосился в сторону разоренной заставы и пошел по дворам, собирать соседей и всем миром подбирать добычу.

Верну качало в седле и вело. Как будто долго, крепко, упорно пила и заработала нескончаемое похмелье. Только рвать больше нечем, почитай, весь желудок оставила на холме после битвы. Вывернуло наизнанку, прямо в лужу крови, жаль с головой нельзя сделать того же. Выпотрошила бы, избавилась от ужасных воспоминаний и набила чем-нибудь светлым. Но стоило прикрыть глаза, день превращался в давешнюю ночь, и начиналась нескончаемая круговерть клинков и лиц. Девятеро, глядя вовне, заводили жуткий хоровод, как подрубленные, наземь валились коффы, и один из них – тот испуганный парень с непослушным чубом – падая, выпростал к ней руку.

Даже не запыхались. Даже не устали. Даже с места не отшагнули. Как была до битвы «подкова», с ней, Верной, в горлышке, так и осталась. Кто хотел броситься в гущу рубки и поймать грудью острый меч? Кто хотел, очертя голову, ввязаться в драку и славно окончить свои дни?..

Верна испуганно оглянулась. Вроде и ясный день кругом, а страшно отчего-то. Словно по кругу ходишь, на все сущее пал туман, не видно ни зги, и только свои следы узнаешь круг за кругом. Сначала Безрод не давал помереть, теперь эти… Да что же делается на свете? Даже Костлявая играет, мучает, дразнится. Пройдет вдалеке, даст себя разглядеть, дохнет смрадным тленом, а в руки не дается. И отчего-то в серое туманное далеко бежала лишь одна красная полоса, теперь только одна, и где-то там рядом был Сивый…

Ночная дорога умиротворяла, глухой топот множества копыт убаюкивал. Растянулись на несколько десятков шагов, учесть длинный-предлинный «хвост» за каждым… Первыми шли Серый Медведь и Маграб. Под самое утро, когда Верна почти задремала в седле, неожиданно вздрогнула, будто кто-то пихнул. Открыла глаза, помотала головой, выгоняя остатки сна, и недоуменно покосилась на соратников. Почему встали?

– Заблудились?

Ну хоть бы слово бросили в ответ! Девятеро молчали, будто разучились говорить, и на давешний ужас потихоньку наползал новый. Что творится? Самая темная пора, ни зги не видно, только и поняла, что лес кругом. Дубы шумят, полощут листву в свежем ветре.

– Отчего же, все правильно.

Едва не распахнула от удивления рот. Кто говорит? Голос незнаком, и летят слова откуда-то спереди. Соратнички встали по бокам сзади, выходит, к полному десятку выпал одиннадцатый?

– Ты кто? Шутки шутить вздумал? Забудь, как страшный сон! На куски порвем, кости размечем!

– Дыши ровно, за меч не хватайся. Худого не сделаю.

– Ты кто?

– Дед Пихто. Разговор есть.

Верна растерянно взглянула на соратников. Те покоились в седлах, ровно истуканы, и не выказывали никаких признаков беспокойства. Ветер шумел в кронах деревьев, ночь дышала предрассветной свежестью. И как будто все идет своим чередом, но почему-то беспокойно.

– Это кто-то из своих, – прошептала. – Вон, за мной целая дружина! Дам знак, на мясо порубят! Чего бояться?

Но саму трясло, как в ознобе. Осторожно спешилась и сделала шаг вперед. Скорее бы рассвело.

– Ну здравствуй, дева-воительница. Подойди ближе, не съем.

– Вот еще! Подавишься, – будто тяжесть на язык подвесили. И Губчик отчего-то всхрапнул, попятился.

– Сядем, потолкуем?

– Чего надо? – Верна опустилась на бревно.

– Разговор у нас выйдет душевный… долгий. – Незнакомец сидел на том конце бревна, но даже в темноте Верна готова была сказать, что тот здоров, под стать Серому Медведю. От каждого слова в дрожь бросает, как в трубу гудят.

– Не больно-то рассиживайся, – буркнула. – Нам восвояси дорога. Говори, чего надо, и разойдемся, кто куда.

– Вся в отца, – усмехнулся неизвестный. – Так же порывиста и пряма.

– Ты его знал?

– Встречались пару раз.

– Давно?

– Последний раз незадолго до гибели.

Ишь ты! Нарисовался, ровно чародей! Не было никого на пустой ночной дороге, и нате вам, объявился.

– Ты как будто искал меня.

– И нашел.

– Знать тебя не знаю.

– Хватит того, что я знаю.

– В гостях у нас бывал? В походы с отцом ходил?

Молча помотал головой. Значит, нет. Интересно, откуда взяла, что именно головой покачал?

– Не вижу тебя. Распали костер.

– Всему свое время. Расскажу кое-что.

Верна кивнула. Пусть рассказывает. Там, глядишь, и солнце встанет.

– Слушаю. Начинай.

– Жила-была девочка. Папкина дочка, мамкина любимица, не красива, не уродлива, не худа, не тучна. И когда стукнуло ей двенадцать, в доме отца появился человек. На большом черном жеребце, девочка никогда таких не видела. Два дня отец о чем-то говорил с незнакомцем, и наконец тот уехал.

– А чего хотел?

Собеседник усмехнулся:

– Девчонку.

Дышать забыла. Двенадцатилетку? Не рановато ли?

– Странные речи ведешь. Ей всего-то двенадцать лет! Еще гулять и гулять.

– Годы летят быстро, отчего бы не подождать? Не сговоришь девку раньше, станет поздно.

– И что?

– Не договорились. Первый жених в жизни девчонки.

Верна удивленно вскинула брови. Ты погляди, соплюха еще, а такие страсти вокруг разгорелись! Здоровенные кобылицы в двадцать с лишком замуж выйти не могут, а тут за малолетками очередь выстраивается!