Я пришла туда с двумя друзьями – Фонг Со, художником, и его напарницей Ен Вай Ман, писательницей и фотографом. Они предложили познакомить меня с владельцем, Ли Чин Ваном, выходцем из семьи, которая на протяжении многих поколений владела известным художественным магазином в Гуанчжоу. Эта семья живет в Гонконге уже двадцать лет. В магазине имелось несколько обычных тюбиков с краской, но пигменты мистера Ли были гордо выставлены на маленьких белых блюдечках в стеклянном шкафу. Для преданного искателя красок это был своеобразный рай: здесь можно было увидеть щепотку киновари, там – куски азурита и малахита и даже маленькие глиняные квадратики аурипигмента.

Слово «аурипигмент» означает «золотой пигмент». Долгое время это был чрезвычайно востребованный товар для алхимиков. «Если это золотое по цвету, – рассуждали они, – то оно, несомненно, имеет общие характеристики с настоящим золотом и может быть использовано для превращений». Художников это не так волновало, отчасти потому, что если что-то нанести на аурипигмент сверху, то оно чернеет[148], но главным образом из-за того, что аурипигмент содержит мышьяк. Он «действительно ядовит», предупредил Ченнини, – и по общей шкале токсичности превосходит только своего более оранжевого кузена, реальгар, который еще опаснее[149]. «Мы употребляем [реальгар] только при письме прямо на доске, – предупреждал Ченнино, – он не терпит компании». Затем Ченнино все же сменил гнев на милость: реальгар нужно размалывать в большом количестве чистой воды. И беречь себя[150].

Мне не следовало удивляться обнаружению аурипигмента и реальгара в китайском художественном магазине. Китайцы всегда относились к этим двум краскам не так осторожно, как европейцы. В 1705 году в Голландии была опубликована – уже после смерти автора – необыкновенная книга под названием «Амбонский шкаф странностей»[151]. Ее написал немец Георг Эверхард Румпиус, который большую часть жизни трудился на благо Голландской Ост-Индской компании, вследствие чего его прозвали Индийским Плинием. Отчасти это было связано с его заразительным стремлением к накоплению знаний, но также и с его явным нежеланием разделять мифы и факты.

Румпиус писал: «На Яве можно найти разновидность аурипигмента. Вкус у него не вяжущий, он почти безвкусный или, может быть, немного похож на витриоль», – храбро продолжал он. Он обнаружил, что аурипигмент продается на Яве, а также на Бали и в Китае. Помимо рисования на бумаге аурипигмент также использовался для окраски особого золотого, красного и белого полотна, называемого кринсинг. Нанеся на ткань аурипигмент, изготовители кринсинга обычно вешали ее на несколько дней в задымленной комнате, чтобы закрепить цвет. Китайцы и яванцы не рассматривали его как яд, напротив, они бесстрашно принимали его как лекарство, «но в небольших количествах, хотя, по моему мнению, они недостаточно осторожны». Однажды, в 1660 году, в Батавии – ныне Джакарте – Румпиус видел женщину, которая обезумела от этого «лекарства» «и взбиралась по стенам, как кошка».

Румпиус не был против умеренного применения аурипигмента. Он рекомендовал его в малых дозах для лечения анемии и в качестве тонизирующего препарата для воздействия на нервную систему. По его словам, жители Тироля регулярно употребляли мышьяк, чтобы увеличить свою силу и улучшить цвет лица, и эта практика продолжалась до конца XIX века и привела к появлению термина «мышьякофагия». Более интригующим, однако, для нашего собирателя мифов оказался реальгар или хингхонг. Найти его было нетрудно: достаточно поискать место, «где павлин вил гнездо три года подряд». Павлины, объяснил Румпиус, вероятно, имея в виду самок, кладут реальгар рядом со своими яйцами, чтобы отпугнуть змей. На мой взгляд, это могло бы пригодиться для борьбы с питонами, так что я купила несколько граммов реальгара, лежащего в маленькой картонной коробочке с надписью красными китайскими иероглифами. В магазине мистера Ли были образцы почти всех природных пигментов, упомянутых в этой книге. Он сказал, что все краски и лаки были привезены из Китая, за исключением двух – японских чернил на основе сажи («самых дорогих в мире») и желтого гуммигута. Но я и приехала к нему именно для того, чтобы увидеть гуммигут.

Эта краска использовалась в китайской и японской живописи по крайней мере с VIII века, она также присутствовала на ранних индийских миниатюрах – на самом деле она, вероятно, использовалась для окраски желтых одежд Кришны как менее вонючая альтернатива желтой коровьей моче. Она всегда была привозная – желтый гуммигут в основном привозили из Камбоджи, и его название (gamboge) даже является искаженным названием этой страны[152]. Гуммигут встречается и в других странах Юго-Восточной Азии, и, конечно, в 1880 годах на тайской границе было достаточно гуммигута, чтобы король Чулалонгкорн мог отправить несколько хороших образцов смолы в Соединенные Штаты в качестве «подарка уважения».

В период ужасающего режима красных кхмеров в 1980-х годах, а затем в начале войны во Вьетнаме эту краску было почти невозможно найти. «В военное время гуммигут смешивается с грязью, – объяснил мистер Ли. – Однажды я привез пятьдесят килограммов грязного гуммигута, потому что даже это было редкостью». Он показал мне чистый кусок краски – «кусок мирного времени», как он его называл. Он имел форму брайтонского леденца, хотя и немного придавленного, как будто слишком долго пролежавшего в кармане у ребенка, и отличался гладкой хрупкостью твердой ириски и цветом сухой ушной серы. Но когда мистер Ли окунул кисть в воду и легко взмахнул ею над этим коричневатым камнем неаппетитного вида, на нем появилась капля самого чудесного, яркого желтого цвета, который только можно себе представить, почти флуоресцентного.