Я вспомнила о фараоне, и внезапно у меня закружилась голова. Неужели я когда-то лежала под ним на его тонких белых простынях, в его огромной спальне, вдыхая запах духов, благовоний и мужского пота, а возле поблескивающих позолотой стен, скрытые от глаз, стояли слуги, готовые выполнить любое его желание, стоило ему щелкнуть пальцами? Рамзес! Божественный Царь, такой добрый и такой непредсказуемо жестокий, думаешь ли ты обо мне, жалеешь ли, что в твоей памяти я осталась всего лишь мечтой?

Внезапно я наткнулась на еще одну стену, более высокую и более гладкую, за которой виднелись дворец и сады, этот город внутри города, закрытый и неприступный, протянувшийся через весь Пи-Рамзес до самого озера Резиденции. Я подошла к дворцу с задней стороны, и если сейчас брошу через стену камешек, он наверняка стукнет по крыше комнатки какой-нибудь наложницы. Я напряженно прислушивалась со смешанным чувством отвращения и тоски, надеясь услышать те звуки, которые долго еще мучили меня по ночам в моей хижине в Асвате, — женский смех, крики царских отпрысков, резвящихся у фонтана, звуки арфы и барабанов, но время было послеобеденное, и вокруг стояла тишина. Я пошла вдоль стены, ведя по ней пальцами, словно их кончики могли увидеть за стеной то, чего не видели глаза. Интересно, сидит ли еще Хатия, загадочная Хатия, которая всегда ходила в черном, возле своей двери, со своим вечным кувшином вина и рабыней, которая всегда стояла у нее за спиной? А те две маленькие наложницы из Абидоса — Нубхирмаат и Небт-Иуну, — любят ли они друг друга по-прежнему? Помнится, в час послеобеденного отдыха, этот самый драгоценный час, они частенько уединялись, чтобы насладиться объятиями друг друга. А Старшая царская жена, Аст-Амасарет, с ее голосом, и резким и елейным, и ее странно привлекательными неровными зубами? По-прежнему ли она живет в огромных апартаментах, расположенных над комнатами госпожи Обеих Земель Аст, и все так же, сидя в своем резном кресле и приоткрыв полные, сильно накрашенные хной губы, мысленно плетет паутину шпионской сети, опутывающую весь дворец?

Там была еще танцовщица Гунро, гибкая, энергичная Гунро, с которой я делила комнату, а однажды поделилась и тайной, стоившей мне свободы. Ее привязанность ко мне оказалась не чем иным, как притворством. Под маской искренней дружбы она скрывала глубокое презрение к моим крестьянским корням, а когда провалилась попытка убить царя, когда я перестала быть нужной, с легкостью отвернулась от меня. При мысли о Гунро я сжала кулаки. Гарем был ужасным местом, хотя и утопал в роскоши, и мне не хотелось бы вновь увидеть его блеск.

Наконец стена закончилась, и я осторожно заглянула за угол. Дальше находились кухни и помещения слуг, но я туда не пошла. Передо мной, посреди огромной поляны, окруженной пальмами, раскинулась знакомая громада храма Амона. В воздухе стоял густой запах благовоний, который исходил от мириад курильниц, возносивших молчаливые молитвы к величайшему из всех богов, слышались тихие, но отчетливые звуки пения. Мои бедные ноги с радостью ступили на прохладную траву. Возле стены святилища я нашла уголок, скрытый густыми кустами, где, положив нож на грудь и свернувшись калачиком, тут же и уснула.

Проснулась я мгновенно, почувствовав на лице что-то липкое и холодное. Не открывая глаз, сжала в руке нож и вскочила. Возле меня стояла коричневая собака с лоснящейся шерстью и длинной любопытной мордой, в ошейнике, украшенном бирюзой и сердоликом. Послышался голос — кто-то подзывал собаку к себе, и я не стала дожидаться, когда ее хозяин придет сюда. Оттолкнув животное, я побежала и внезапно оказалась в широком дворе храма Амона, где стояли толпы молящихся. Это была вечерняя молитва, значит, я проспала весь день, и меня не обнаружили только чудом. Я поступила очень глупо.

Постояв некоторое время среди людей, я собралась с духом и смело начала выбираться из толпы, после чего направилась к центру города. На следующую ночь Камен должен прислать мне записку, но я уже начала уставать и нервничать. Все чаще на меня накатывали приступы страха, а значит, было недалеко и до паники. Не могу же я болтаться по городу вечно, и от солдат Паиса мне все равно не уйти. И тогда мне пришла в голову одна мысль: а что если спрятаться в таком месте, где Паису и в голову не придет меня искать?

Можно дождаться темноты, а потом пробраться в усадьбу Гуи. В конце концов, я знала его дом не хуже, чем свою жалкую лачугу в Асвате. И даже лучше, ибо его плиточные полы и разрисованные стены часто казались мне более реальными, чем тот грубый ящик, в котором я провела семнадцать лет своей жизни. «А почему бы и нет?» — спрашивала я себя, проталкиваясь сквозь многоголосую толпу, собравшуюся на улицах, чтобы успеть доделать свои вечерние дела. Гуи не держит в доме стражников. Для этого он слишком высокомерен. Народ и так обходит его усадьбу стороной, ибо его репутация колдуна известна по всей стране, но я его не боюсь. Я легко проберусь мимо старого привратника, а затем буду в безопасности, спрятавшись в саду, где нет толпы, солдат и грязи.

Но я лгала самой себе. Не страх гнал меня к дому Гуи, а жажда увидеть его, человека, который некогда был мне отцом и учителем, любовником и врагом, и эта жажда была сильнее рассудка. Что мне с ним делать — убить или зарыться лицом в его прекрасные белые волосы? Я не знала.

Приняв решение, я уже не могла ждать. Аппетит у меня пропал, а с ним и желание прятаться в толпе. Стараясь держаться узких переулков, я направилась на восток, а дневной свет между тем медленно, медленно угасал, превращаясь из розового в бледно-оранжевый, а потом в красный, и к тому времени, когда я добралась до длинной дорожки, ведущей вдоль больших усадеб, солнце закатилось.

Забраться на стену, окружавшую дом Гуи, я не могла, кроме того, его садовники предусмотрительно подрезали все ветви деревьев, которые свешивались над стеной. Попасть в дом можно было только со стороны пилона, а это означало, что мне придется каким-то образом проскочить мимо стражников, стоящих вдоль берега озера. Небо потемнело, начали зажигаться звезды, и в их бледном сиянии я направилась к воде. Сейчас я не стану показываться стражникам. Я спрячусь под густыми ветвями платанов и подожду смены караула; вот в этот момент я и попытаюсь проскочить.

Я ждала долго. Сквозь листья я видела двух солдат, которые стояли по обеим сторонам дорожки и время от времени перебрасывались короткими фразами. Им было скучно, они устали, хотели поесть и отдохнуть. На озере начали появляться лодки и ладьи — обитатели усадеб выезжали на вечернюю прогулку. Народу на дорожке тоже прибавилось. Словно сверкающие бабочки, мимо меня проплывали веселые компании с факелами, которые беспечно болтали о всяких приятных вещах, и тогда вместе с завистью ко мне вернулась та горечь, с которой мне удавалось справляться во время ссылки и которая теперь снова взяла верх. Я была богаче, чем эти люди, и гораздо знатнее; в который раз, сжав зубы, я напомнила себе, что потеряла все это исключительно благодаря собственным ошибкам. Впрочем, нет, нельзя винить только себя. Я принялась наблюдать за стражниками.

Наконец явилась их смена и прозвучал рапорт сдающего караул. Я тихо встала и по воде направилась мимо солдат, внимательно следя за ними. Я старалась идти так, чтобы в тишине не раздавался плеск и чтобы мой силуэт не был виден на фоне неба. Все было спокойно. Стражники тихо разговаривали. Наконец дорожка сделала поворот, и я смогла без опаски бежать к дому Гуи.