Даже Хвосттрубой на окраине главных путей Закота почуял: нечто приближается. Растерзяк совершенно перестал говорить – равно как бормотать и завывать, – тяжко ступая с тупым, безжизненным мерцанием в глубоко запавших глазах. Непрерывно останавливался, чтобы почесаться, чуть не до крови раздирая красными когтями черную шкуру. Фритти понимал его. Шкура зудела и у него.

Все трое остановились подле одного из главных проходов, глядя вниз, в темный покатый туннель, ведущий к широкой мощеной дороге. Там целеустремленным строем проходили отряды Когтестражей; порой Когти гнали ослабевших, спотыкающихся заключенных. Гнусняк выставил рядом с Фритти ухо навстречу звукам бесконечно шаркающих мимо шагов.

– Ааахх. – Клыкостраж улыбнулся, его изуродованная морда свилась в клубок морщин. – Ты это слышишшь? Послушшай. Готовятся большшие события… большшие события. – Голое рыло приняло удрученный вид. – В этом и есть несправедливоссть. Когда верный сслуга, как я… – Он всхлипнул. Фритти, с тревогой следивший за легионами Когтестражей, рассеянно кивнул, на мгновение забыв, что Гнусняк не мог этого видеть.

– Я создан, чтобы служжить лорду-Всевластителю, – сокрушался Гнусняк. – Как я мог оказатьсся в столь низком положжении?

Укоризны Клыкостража наконец смолкли. В голове у Хвосттрубоя стал складываться некий замысел.

– Гнусняк, у меня есть к вам кое-что важное, – понизив голос, сказал он. – Давайте отойдем в глубь коридора.

Когда отошли и встали возле оцепеневшего Растерзяка, Фритти начал:

– Так вы говорите, что преданы… лорду-Всевластителю?

– О да! – горячо подтвердил Гнусняк. – Это мое единственное предназначчение!

– Тогда я могу открыть вам свой секрет. Обещаете хранить его?

– О, несомненно. Проходчик, безуссловно! – Гнусняк принялся приседать – ужасная пародия верности слову. – Клянуссь Пенным Камнем Клыкостражей!

– Хорошо. – Хвосттрубой на миг задумался. – Лорд ОН – Хозяин – серьезно нуждается в сообщениях от одного верного ему заключенного. Он ведь не доверяет даже своим приближенным. Некоторые из них, вроде… ну если уж я должен назвать, вроде Кровососа, показали себя ненадежными – если вы меня понимаете.

Клыкостраж затрясся от волнения:

– Конеччно! Я понимаю! Вроде Кровососса! Точчно!

– Что ж, – важно продолжал Фритти, теперь уже поощренный к обману. – Он избрал меня, чтобы я отыскал этого заключенного и понаблюдал за ним. Но никому ни-ни! Вы же понимаете, что может получиться… ну, неблагоразумно, особенно сейчас! – Он и сам немножко запутался в логике всего этого, но Гнусняк, казалось, был восхищен идеей. – Так или иначе, – добавил он, – лорд-Всевластитель выбрал меня, а я выбираю вас. Вы отыщете мне этого заключенного, но никто не должен знать зачем, даже заподозрить не должен. Вы можете это сделать?

– Ты умницца. Проходчик. Кто заподозрит сстарого искалеченного Гнуссняка? Да, я это ссделаю!

– Очень хорошо. Заключенный, которого вы должны мне найти, – фела, что сопровождала этого беглого… как его… Хвост… Хвост… – Для убедительности он запнулся, замямлил. – Хвостлюбой. Ну еще Растерзяк о нем бредит. Фела, которая была с ним, осталась в живых, нет?

– Не знаю, Проходчик, но разуззнаю, – рассудительно ответило слепое чудище.

– Отлично, – сказал Фритти. – Я буду ждать вас здесь, когда пройдут три рабочие смены. Сумеете снова найти это место?

– О, конечно. Теперь, когда Обжжигающий Поток большше не бурлит у меня в ушшах, я могу отысскать дорогу куда угодно.

– Тогда вперед, и возьмите с собой Растерзяка – только оберегайте его от выходок, которые могут привлечь внимание. – Фритти особенно не хотелось остаться наедине с могучим обезумевшим зверем, который станет еще опаснее, коль скоро к нему вернется память. – И помните, – добавил он, – если вы предадите меня, то предадите своего Хозяина. Ступайте!

Преисполненный новообретенной целью, Гнусняк торопливо поднял Растерзяка, и оба заковыляли прочь.

Следя за их отбытием, Хвосттрубой подавил взрыв удовлетворенного смеха. Самое трудное было еще впереди.

Покончив с этим делом, Хвосттрубой ощутил, что его лихорадочно-быстрые мысли потекли медленнее. Страшно хотелось есть. Не знал, как с этим и быть. Прислонившись к туннельной стене и наблюдая за еще одной подневольной бригадой, которую гнали на рытье, он обдумывал, что выбрать. Наверное, он мог бы попробовать незаметно оставаться где-то в сторонке – воруя тут или там пищу, стараясь проворством и осторожностью уклоняться от охранников. Раньше или позже, впрочем, его поймают. По Холму не бродил никто из Свободного Племени, – во всяком случае, он таких не встречал. Это значило накликать беду, а у него и так уже было полным-полно забот.

Внизу по проходу шло следующее стадо заключенных под присмотром пары угрюмых Когтей. Когда бригада поравнялась с укрытием Фритти, один из рабов, шедших впереди, свалился. Остальные старались перепрыгнуть через упавшего, сталкиваясь с товарищами; поднялись великий вой и рычание. Двое Когтей, выпустив свои красные лезвия, пробирались сквозь свалку.

Фритти, почуяв в этом некую возможность, выпрыгнул из туннеля и быстро двинулся к тылу шеренги.

«Легче сбежать из такой вот бригады, чем долго жить как призрак, – решил он. – К тому же кто станет искать беглого заключенного в тюремной камере?» – Ты, солнечный крысенок! – проскрежетал голос. Хвосттрубой взглянул в охранничью морду с тяжелыми челюстями. – Я видел! – прорычал Коготь. – Отбеги-ка мне еще разок, и я тебе всю котовость оторву!

Колонна, опомнившись после давки, построилась и двинулась, унося Фритти, как волна.

Жизнь в подневольной бригаде была не столь трудна, как прежде. Фритти окреп после отдыха в Крысолистье; хоть и редко там охотился, но все же питался лучше, чем бедные коты, с которыми делил заключение. Ему грустно было видеть вокруг несчастных и страдающих, но на этот раз все было иначе: он сам выбрал бремя неволи, втайне он действовал! Хотя сердце и предостерегало его от безрассудства, он не мог справиться с чувством тихой гордости. У него была цель, очень далекая, но он тем не менее уже к ней шел. Удача по-прежнему не покидала его.

Заключенные тоже почувствовали перемену в атмосфере Холма. Смятенное, тревожное ощущение надвигающихся событий угнетало их. Никто из заключенных не рассказывал историй, не пел. Даже споры стали унылыми и тусклыми. Узники как бы сжимались всем стадом, ожидая удара, чтобы свалиться.

Один из заключенных коротко пересказал Хвосттрубою слухи, ходившие среди тюремщиков: об отблесках и шумах в Пещере-Пропасти, о том, как Когти и Клыки сбивались в раздраженные, нетерпеливые стаи, которые потом отсылали в дальние туннели. Стараясь казаться равнодушным, Фритти пытался выкачать из заключенного – одноглазого полосатого кота по имени Щуполап – еще кое-какие сведения, но ослабевший кот больше ничего не знал.

Фритти провел с туннельными рабами две рабочие смены, и в нем закипело нетерпение: он знал – время не ждет. Только и думал, что об опасности, в которой были его друзья. Перводомье и участь Племени улетучились у него из памяти, как что-то далекое, отвлеченное. Расставшись со Щуполапом, Хвосттрубой, сгорбившись, сидел в углу пещеры, пока не пришли охранники, чтобы выгнать их на работу.