иллюзиями, а потому, вернувшись домой, раскурил сигару, придвинул к себе поближе чернильницу и стопку листов и уселся в глубокое кресло, в котором любил отдыхать после обеда дон Рамирес.

Эсперанса, безошибочно определив, что любимого сейчас беспокоить не стоит, ушла в сад возиться с цветами, которые, как поговаривали встречающиеся в каждом городке сплетники, любила даже больше людей. Эстебан же сидел в глубоком кресле, с отсутствующим видом попыхивая сигарой и что-то черкая пером на подхваченном со стола листе. Постепенно из хаоса чёрточек и линий разной степени кривизны проступило очертание мужской фигуры. Сеньор Рокхе окинул придирчивым взглядом набросок, удовлетворённо хмыкнул, раздавил окурок в хрустальной пепельнице, деловито потёр ладони и ещё энергичнее заскользил пером по листу.

Через час Эстебан с усталым вздохом откинулся на спинку кресла, раскуривая новую сигару. На коленях у мужчины лежал портрет дона Диего де Ла Вега, выполненный столь точно, что мог бы оказать честь любому художнику-портретисту.

— Что это у тебя? — бесшумно замершая на пороге комнаты Эсперанса с любопытством посмотрела на рисунок, но подходить ближе без приглашения не стала.

Эстебан взмахом руки подозвал девушку к себе, а когда она подошла, ловко усадил к себе на колени, игнорируя смущённый писк.

— Смотри, — сеньор Рокхе разгладил набросок и показал его Эсперансе.

Девушка наклонила голову, чуть щурясь на рисунок, и удивлённо приподняла брови:

— Диего? Вот уж не ожидала, что ты у меня такой ценитель мужской красоты!

Эстебан усмехнулся уголком губ и, опять подхватив перо, пририсовал Диего маску и развевающийся за спиной плащ:

— А теперь что скажешь?

Эсперанса опять чуть сощурилась, приглядываясь к рисунку, и прижала руки к горлу, заглушая крик изумления:

— Но… это же… это же Зорро!

— Что и требовалось доказать, — Эстебан звучно поцеловал девушку в щёку. — Наш кабальеро не так прост, как кажется на первый взгляд.

— Значит это Диего растоптал мою клумбу, — процедила Эсперанса, и глаза её хищно сверкнули. — И что ты теперь будешь делать? Сдашь его коменданту?

— Поеду в Испанию.

— Зачем? — охнула Эсперанса, и её блестящие глаза моментально наполнились слезами. — Зачем тебе уезжать?

Эстебан крепко обнял девушку, поцеловал в висок и коротко ответил, как отрубил:

— Надо.

— Пойду прикажу слугам собрать твои вещи, — убитым голосом пролепетала Эсперанса, тайком смахивая слезинку со щеки.

— Эй, — Эстебан поймал девушку за руку, — я только съезжу до Испании и сразу вернусь обратно.

— Я не понимаю, почему тебе нужно уезжать прямо сейчас?! — в голосе Эсперансы помимо воли зазвенела обида и тщательно скрываемая ревность. — Это как-то связано с Зорро? Или… или ты едешь к женщине?

— Ревнивица! — расхохотался Эстебан и, легко сломав сопротивление девушки, привлёк её к себе. — Вот уж не думал, что столь благоразумная и сдержанная сеньорита таит в себе такой вулкан страстей!

— Я испанка, если ты забыл, — обиженно пропыхтела девушка, пытаясь вывернуться из крепких объятий.

— Я тоже, — коротко усмехнулся Эстебан, — по крайней мере, на одну половину.

Гнев Эсперансы моментально улетучился, испарившись от жгучего любопытства:

— А на вторую половину ты кто?

— Чёрт его знает, — зло ответил Эстебан, и его серые глаза яростно сверкнули. — Разбойник, задравший подол моей матери… — парень осёкся и смущённо замолчал.

Эсперанса помолчала немного, а потом мягко погладила сеньора Рокхе по щеке:

— Знаешь, а я ведь тоже незаконнорожденная.

Эстебан крепко прижал девушку к себе, зарылся лицом в её пушистые, пахнущие солнцем и цветами волосы и пробурчал:

— А мне плевать.

Эсперанса, воспитанная в духе слепого следования правилам приличия и не привыкшая к подобной откровенности, смутилась, покраснела и поспешно задала вопрос, не дававший ей покоя:

— Почему ты хочешь уехать?

— Чтобы помочь Диего, — между чёрных бровей Эстебана, придающих его лицу несколько свирепый вид, пролегла мрачная складка. — Рано или поздно комендант поймёт, кто такой Зорро.

— А нам-то какое дело?! — сердито воскликнула Эсперанса и с детской обидой добавила. — Зорро мою клумбу растоптал.

— И спас мне жизнь.

— Когда это? — сердитой кошкой фыркнула девушка. — Что-то я не припомню столь благородного поступка сеньора Зорро!

— Это было ещё в Испании, — неохотно ответил сеньор Рокхе, погружаясь в воспоминания, которые рад был бы забыть раз и навсегда.

Эстебана Рокхе не просто так называли человеком сомнительного происхождения, на то были веские основания. Мать Эстебана, сеньорита Хуана, была древнего знатного рода, представители которого с давних времён верой и правдой, крестом и мечом, служили государям, причём выбирали людей не только благородных (благородство и власть сочетаются плохо), но и щедрых на милости к своим соратникам. Стоит ли говорить, что к моменту появления на свет матушки Эстебана род мог похвастаться не только длинной родословной, но и весьма приличной казной, равной государственной казне какого-нибудь средневекового независимого города. Казалось бы, у девушки, выращенной в таких оранжерейных условиях, весь путь будет усыпан лепестками роз, но это оказалось совсем не так.

Как-то раз, когда Хуана возвращалась домой от своей престарелой тётки, на узкой заросшей травой дороге, которой пользовались лишь редкие путешественники да ещё горожане в дни больших торжеств, карету остановила разбойничья ватага. Возглавлял ватагу бывший управляющий, которого, и это Хуана помнила очень хорошо, били плетью, а потом выгнали из гасиенды за то, что он соблазнил горничную девушку.

— Ну что, птичка, попалась? — усмехнулся разбойник, а потом махнул рукой своим подельникам. — Она ваша, парни. Можете делать с ней всё, что захотите.

Когда через сутки специально посланные на поиски девушки слуги обнаружили истерзанную и окровавленную Хуану в беспамятстве в придорожных кустах, все родные со слезами на глазах молили небеса лишь о том, чтобы бедняжка выжила. Спешно вызванный доктор сначала виновато прятал глаза, но с каждым днём его прогнозы становились всё жизнерадостнее. Молодой и здоровый организм пусть и медленно, но восстанавливался, у Хуаны появился аппетит, бледные впавшие щёчки зарумянились, а по губам нет-нет да и проскальзывала улыбка. О том, что с ней произошло, Хуана не помнила, а родные, движимые отчасти человеколюбием, а отчасти желанием как можно скорее забыть скандальную историю, и не расспрашивали. Жива осталась, и хвала милосердной Мадонне.

Хуана