После той ночи Надя всегда тянула их на реку. Она не объясняла зачем. Она не просила их пойти с ней. Она просто в какой-то момент поднималась и шла в поле к реке. Никогда не оставляя ее одну, Вадя шел за нею. Королев подтягивался.

А еще один раз бригадир послал Королева с Вадей ночью в поле пригнать грузовик, брошенный внезапно запившим водилой. Сначала всё шло хорошо, но вдруг они скатились в низинку, там колеса замылились в масляном глиноземе, и, буксуя, машина стала зарываться в грязь по оси.

Светила полная луна. Она ползла, смещаясь за перелесок. Вслед за ней склонялся зрачок Венеры. Блестели лужи в колеях. На взгорке стояло одинокое деревце. В леске заливался соловей.

Машину они домкратили по очереди с четырех сторон, гатили каждое колесо. Бегали в лесок – рубить ветки. Глядя на Вадю и сам погружаясь по брови в грязь, Королев думал о пехоте. О том, как солдаты зарывались в землю, вращая ее на себя вместе с колесами полковых пушек.

И еще одно развлечение им устроил бригадир. Случилось это после того, как Вадя побрился. Брился он на реке, ночью, на ощупь, так: тихо зашел в воду по грудь, держа в руках коробок со спичками. Чиркнул спичкой и провел огоньком под шеей. Вся борода и часть шевелюры вспыхнули. Королев вскрикнул. Зашипев, Вадя опустился под воду. После он долго скреб себя ножичком, подбирая лезвие оселком, правя о брючный ремень.

После этого утром он проснулся иным человеком. Его босое лицо, обрамленное бакенбардами, пронзительно напоминало чрезвычайно знакомый образ.

Королев мучился Вадей целый день. Целый день он не разговаривал с ним и всё посматривал со стороны, пытаясь взять в толк, что же случилось.

Надя радовалась. Она подсаживалась к Ваде, хлопала его по плечу и, довольная, осторожно взглядывала на него в профиль.

– Уйди, Надька, чего пристала, – смущался Вадя.

Вечером в комнату к ним пришел бригадир. Он видел Вадю утром и тоже озадачился. Сейчас он зашел и молча склонился к Ваде, прикрепляя ему к груди какой-то листок.

– Вождем будешь. Герой! – пояснил бригадир, выпрямляясь от скосившегося на свою грудь Вади.

Королев опасливо приблизился.

На груди у Вади красовалась журнальная вырезка, пришпиленная гвоздиком к свитеру. Это был портрет А.С.Пушкина кисти Кипренского.

Хоть Вадя и был темно-русой масти, но сходство было поразительным. Взгляд, правда, он имел мужичий – и хитрый, и тупой, и скрытный, и живой одновременно. Тем не менее его короткое туловище и крупная голова, сложенные на груди руки замыкали сходство с совершенной полнотой.

Результатом этого открытия стало то, что Вадя возгордился. Приосанился, обрел в коллективе отчетливую неприязнь, замешанную на почетном внимании. Он стал таким небольшим ритуальным вождем, окруженным насмешливым почетом.

Например, к нему подсаживался бич и спрашивал:

– Ну, похож ты на Пушкина, как сказывают? Не врешь?

Вадя охотно доставал из-под подушки наклеенный на картонку портрет Кипренского, убранный в целлофановый пакет. Показывал, не вынимая, подержать не давал – и снова прятал.

Обретя популярность, Вадя стал получать приглашения забухать или побыть в общей компании, развеять скуку. Не делая из него шута, тем не менее с ним обращались как с папуасским вождем, предназначенным для ритуального съедения.

Вадя стал блюсти себя. Подстригать бакенбарды, бриться.

Бригадир принес хрестоматию и потребовал выучить несколько стихотворений. Об орле в темнице, о лукоморье и о «выпьем, где же кружка». Стихи Вадя выучить не смог, но, сделав себе шпаргалки на ладони и на резиновых мысках кедов, научился хорошо читать.

Сборища происходили на втором этаже опустошенной столовой. Столы и стойки раздачи были сложены баррикадой. Пыльное солнце заливало просторное помещение. Брагу распределяли из никелированного граненого чайника. На смуглых лицах бичей играли блики. Мутные столбики стаканов чинно стояли подле хозяев. Бражный мастер наконец давал отмашку чтецу. Вадя вставал и выносил вперед ладонь, будто собирался петь. Первый прихлеб приходился на строки: «Спой мне песню, как синица тихо за морем жила».

Когда, репетируя, Вадя начинал декламировать, Надя принималась плакать и бить его по руке. Он терпел. А когда уходил в компанию, шла за ним и всё продолжала его стукать. Мужики просили его подобру прогнать, увести дурочку.

Надя боялась мужиков. Королев боялся Нади.

Наконец она выкрала у Вади хрестоматию.

В день, когда Вадя, отметав и отбушевав, пьяный, так и не нашел хрестоматию и полез к Наде драться, Королев ударил его в челюсть и, когда тот поднялся, ударил еще раз. Вадя после этого притих, хотел ринуться прочь, но вернулся и сел на полати.

– Уходим, – махнул рукой Вадя.

– Давно пора, – согласился Королев и увидел, как обрадовалась Надя, как засобиралась, доставая из-под матраса свои книжечки, поднимая разбросанные по полу обрывки.

Дорога волнится на стыках плит.

Машины скачут на юг, поджимая колеса.

Бетонный тракт вздыбливается к горизонту.

В предзимнем небе ползут шеренги низких облаков.

Кюветы полны ряски, рогоза. Черная вода подрагивает от капель.

Машины с зажженными габаритными огнями, унося яростный гул шин, мчатся в шарах из брызг.

Над перелеском стая скворцов полощется черным флагом.

С облаков свисают сизые клочья. Впереди тут и там они завешивают мокрую дорогу.

Еще два дня скворцы будут устраивать молодняку тренировочные полеты. Тело стаи на развороте поворачивается одним махом, не нарушая строя.

Темные поля сменяются светлыми лесами, леса подходят к реке, отступают над многоярусными косогорами, лесной ручей из глубокого отвесного оврага выбирается к песчаным наволокам, за ними длинно лысеет мель, две цапли стоят, стерегут осоку.

Дальше плёс широко дышит зыбью. На его краю сильно раскачивается, запрокидывается красный бакен.

Светлый березовый лес восходит от реки по холмистым раскатам.

Величественная пустошь ниже по течению пересекается понтонным мостом.

В будке разводного буксира пьяный капитан обнимает красивую худую женщину в резиновых сапогах и новой телогрейке. Она плачет, безвольно опустив руки.

Два мальчика удят рыбу с понтонов.

Капитан прижимает жену к штурвалу, задирает ей юбку. Она покоряется, зная, что ничего у него не выйдет. Шепчет сквозь всхлипы: «Коля, Коля».

Штурвал раскачивается всё слабее.

Мальчик подсекает голавля и, сжав в кулаке сильное серебро, снова зорко вглядывается в речной простор, раскрываемый излучиной.