Диск пролетал над ленточными кварталами, населенными бывшими Девами, которые ныне отказывались от любых технологических новшеств, за исключением самых экстремальных. Они настояли на том, чтобы их жилые районы были построены в виде бобин, медленно разматывающих ленты обновления и локализации шириной с полмили, каждую из которых усеивали фестоны пузырчатых обиталищ, когнитивных галерей и регенерационных ферм. Толпы имажинантных образов — ментальных проекций местных жителей — обрели форму вокруг Гемтуна, проявляя вялое любопытство — но, распознав в нем низкородного Ремонтника, тут же сплющились и поблекли.

Порой Гентуну приходило на ум, что наиболее продвинутые урбании Кальпы были ничуть не менее странными, чем внешний Хаос, — пока не наступал очередной шанс узреть его воочию. В сравнении с ним высшие урбании и ленточные кварталы были не в пример уютнее и привычнее.

Даже здесь трудно потерять разум — свою душу, — но там, за границей реальности…

Фотонный диск ловко закладывал виражи, танцуя по вьющейся дорожке — судя по всему, ради собственного удовольствия, — потом замедлился и на последних милях открыл канал связи с охранным подразделением Астианакса: роями машин, которые ничем не отличались от ярусных смотрителей — если не считать размера и запасов смертоносной мощи.

На высшем уровне Кальпы, окружавшем коренной цоколь Разбитой Башни, располагались урбании, исполинской медузой выраставшие из скального фундамента и прикрытые колпаком рассеянного голубого света, чье отражение растекалось по неботолку. Вертикальные ребра урбании — высотой до восьми миль — медленно колыхались, меняя цвет с багряного на зеленый и алый. При внимательном рассмотрении ребра распадались на стековые пакеты горизонтальных обиталищ, которые непрерывно перемещались друг относительно друга, никогда не повторяясь и вечно образуя новые сочетания.

В каждом размещалось по несколько миллионов Эйдолонов.

Даже здесь, в последнем городе…

Скука, скука, бесконечное повторение развлечений, затем унылое забывание — и вновь свежий восторг…

Диск приблизился к приемной платформе. В гуще роившихся стражей возникло крошечное яркое изображение — сфера с экваториальным поясом изумрудного света, «державное яблоко», регалия монаршей власти и символ привилегий Астианакса Кальпийского.

Стражи идентифицировали Гентуна и разошлись в стороны, давая дорогу.

Хранитель ступил на платформу. Диск исчез с легким хлопком, оставив после себя голубое сияние, растворившееся в полу, который расцвел алыми и золотыми многоугольниками — ритуал столь же древний, как и титул самого Астианакса.

Вереница многоугольников побежала вглубь, показывая дорогу.

Путь вел к одной-единственной, ничем не примечательной двери. За ней, как было известно Гентуну, лежали наиболее приватные помещения и ведомства Астианакса. Однако впервые Хранителю Ярусов была дозволена аудиенция с последним Ратуш-Князем в его личном горнем месте.

ЯРУСЫ

Молодежь вернулась из экспедиции, сжимая в руках только три книги — и все их нашла Тиадба.

Кхрен с подростками отстали через несколько часов, затем вообще бросили поиски и занялись другими развлечениями.

Джебрасси проводил Тиадбу до ее ниши; она расстелила на столе трясоткань, выложила плащ Грейн, затем достала три горшка с позаимствованными буквожуками.

Юноша стоял в сторонке, охваченный благоговейным трепетом — он и думать не думал, что буквожуки годятся на что-то путное, в свое время даже питал презрение к тем, кто увлекался их разведением и коллекционированием. Представить теперь, что с помощью жуков можно читать настоящие книги, да еще написанные древними знаками… нет, он не был суеверным, но комната уже сейчас казалась переполненной призраками прошлого…

Ранний оранжевый свет нового пробуждения расходился по неботолку и вливался в нишу.

Тиадба с гордостью разглядывала горшки и книги.

— Мои друзья по креш-яслям всегда хотели узнать, что могут рассказать их старые жуки.

С сияющим видом она поглядела на Джебрасси, который упорно держался в тени.

— Сколько времени это займет? — спросил он.

— До похода осталось меньше десяти пробуждений. Если не спать, то… — Она коснулась пушка на носу и насмешливо присвистнула. — Что, боишься, вояка?

— Осторожность и тебе не помешает. Тут есть чего бояться.

— Мы уже так много видели и сделали вместе. Даже книги нашли.

— Это ты нашла свои книги, — поправил он.

— Нас будут тренировать для похода. Чего еще нам желать? Чего бояться?

Тиадба пришпилила разостланную трясоткань, размеченную знакомыми символами и словами, которые чаще всего составляли молодые буквожуки. Перед партнерами стояла задача отметить слова, которые формировали жуки древние, с их непонятными буквами, потом сравнить надписи между собой — найти сходства; затем транслитерировать.

Лишь тогда, возможно, им удастся расшифровать книги, как это раньше делала Грейн с ее товарками.

— Жаль, книги не расскажут нам, что сейчас находится снаружи, — посетовала Тиадба. — Понимаешь, в последнем сне твой визитер сказал, что…

— А? — Лицо Джебрасси потемнело. — Чего он тебе наплел? А может, ты с ним спала?

— Дети, вопросы полагается задавать по одному, — улыбнулась Тиадба, прикоснувшись к обоим ушам. Из всех ее манер молодому воину меньше всего нравился этот снисходительный, наставнический жест. Да вот беда: все остальные ее жесты, в том числе прикосновения, ему очень нравились… пожалуй, даже слишком.

Обратного хода нет — хоть с визитерами, хоть без, с книгами или без оных.

— Он мало чего рассказал, — поделилась воспоминаниями Тиадба. — И был совсем невеселым. Похоже, в их мире какие-то сложности. Что-то у него не ладилось. А теперь ответ на твой второй вопрос: нет, я не занималась с ним любовью. В блужданиях нам и без того сложно. А еще он сказал, что книга повествует о странствиях — далеко-далеко, за пределами Кальпы, среди каких-то звезд, если я правильно запомнила это слово.

— Мне надоело играть роль ниши, в которую без спросу вселяются бродяги, — мрачно сказал Джебрасси. — И я устал жить в неведении.

Он раздраженно поддернул подол куртуники и плюхнулся на табурет подле стола.

— Ладно, пусть катится в выгребную яму. Рассыпай жуков.

Тиадба вручила ему мягкий серый прутик, которым пишут на трясоткани, открыла первый горшок и положила его набок. Жуки — длинные, глянцево-черные, с пятью парами лап и голубыми карбункулами глаз, — полезли наружу, щебеча и стрекоча. Ничуть не обиженные за содержание в тесноте, они просто желали разбежаться по сторонам, а потом снова собраться в компании и возобновить нескончаемую игру в слова.