— На всех.

— А хватит ли на всех-то, и не передерутся все, когда делить чужое будут?

Опять мужики замолчали. Каждый решал, как можно поделить чужое без обид.

— И как будут определять, кто богатый, а кто нет? — подал голос Трифон.

— Сходом определят, — сказал Прохор.

— Выходит, сами и определяют, сами отбирают, сами делят. И кто эти «сами»?

— Так рабочие на дороге, лесопилке, прочие.

— У рабочих на лесопилке ничего за душой нет, у дорожников тоже. Им хочется поделить чужое, своего не убудет. А в деревне тоже всё делить будут?

— И в деревне тоже.

— К примеру, у нас кто богаче, у кого надо забрать и кому отдать?

— У нас богатей один.

— Кто?

— Камышлеев, кто же ещё? На нашем горбу нажил своё богатство.

— Вот что я тебе скажу про Камышлеева. Может, ты уже слышал, если нет, так послушай. Мы первыми пришли с мужиками посмотреть место, которое нам предлагали. Здесь, где сейчас деревня, стоял лес. Ничего не было. Место нам показал Петрович. Сказал, если нравится — стройтесь. Мы тогда долго ругались меж собой, Трифон скажет, он был с нами. Я был против, чтоб селиться здесь, а Трифон настоял, чтобы остались. И устали мы к тому времени уже скитаться, я до сих пор говорю спасибо Трифону, что он настоял на своём. Тогда у Камышлеева уже было всё, что стоит сейчас. Только всё новое. И строился он один. На свои деньги, не то что мы. И лесопилка была, и кирпичи обжигал. Лишнего из наших денег не брал, но ты спроси в других деревнях, как им пришлось строиться. Ведь ты, Прохор, получил свой дом за свои деньги, а не строил сам. Вот и получается, что он потратил твои деньги на тебя. Просто государство больше доверяет таким, как Камышлеев. Слава богу, у тебя всё есть. А если бы ты получил все деньги на руки, неизвестно, жил бы ты в своём доме или нет. Вот и рабочие, которые на дороге работают, да в других местах, получили деньги на руки, теперь недовольны, чужое им подавай. Вам было дадено своё, государство выделило: берите, стройтесь, обживайтесь. Не смогли своё удержать в руках, как же вы чужое удержите? Вот и нужны такие, как Камышлеев, но где их искать? Кто ж виноват, что сами думать не хотим. Я тебе скажу так про Камышлеева: пусть не каждый день буду за него молить Бога, но хотя бы раз в году, а свечку за здравие ставить в церкви надо. И я ставлю. И другие, кто понимает всё, тоже ставят. И ещё, Прохор, я понимаю, что ты и нас с Трифоном в богачи пристроил. Не знаю, как Трифон, а я богач. Никогда так хорошо не жил. Ты, Трифон, жил?

— Нет, и я не жил.

— А ты сам, Прохор, жил лучше?

— Да я говорю то, что слышал.

— Нет, ты скажи, жил ты лучше или не жил? — настаивал Антип.

— Не жил, — почти злобно выдохнул Прохор.

— Так живи и радуйся. Чего ты всякое слушаешь? Тебе повезло больше, чем другим. Вот и рассуди сам.

— Я же сказал, что просто передал новости — и всё.

— Ладно, пусть новости, но у тебя есть сомнения, вот я и хочу высказать тебе свои мысли, просто порассуждать. Вот, к примеру, заберёшь ты у меня кузницу и как будешь делить её со всеми поровну? Или ты хочешь доход от неё делить? А кто будет в ней работать? Меня заставишь или Никиту моего? Вот и выходит, что отберёшь кузницу, и вся деревня останется без кузни, так же и с мельницей. А у Захарова что отбирать? Заготовки да руки его ловкие? Так посмотреть, и тебя, Прохор, можно причислить к богатым, да отобрать у тебя всё.

— Чем я так богат, что у меня можно отбирать? — удивился То- маев.

— А давай разберём. У тебя два коня есть, и хороших два коня.

— Ну.

— Две коровы есть, другая скотина. Хлеба ты собрал достаточно, я думаю, и излишки есть. Есть?

— Немного есть, — согласился Прохор.

— А у тех, кто недоволен, хоть десятая часть твоего богатства есть? Нет. Вот и тебя можно обобрать.

— Разговор идёт не про таких, как мы.

— Дай волю, всех причислят к богатым, и ты не увернёшься.

— Антип, ты про Камышлеева правду говоришь? У него уже всё было, когда деревню строить начали?

— Трифон подтвердит, у Фрола Погодина спроси, у Захарова, у Кузьмина. Мы тоже поначалу меж собой разговоры вели, а потом-то как довольны были. И сам Егор Петрович из таких же, как и мы сами. Отец у него был охотником, рыбаком, потом завёл хозяйство. Дал денег сыну на дом. Настасьин отец, тот побогаче, отвалил за дочь приданое. Петрович разумно использовал деньги, потом и сам стал зарабатывать.

— А откуда они?

— Где-то в низовье Бирюсы жили, около Конторки. Далековато отсюда.

— Только жить стали немного получше, опять чего-то затевается, — угрюмо промолвил Трифон. — Это к нам отголоски пятого года дошли, так понимать надо. И ведь не проскочит мимо, зацепит. Вот в чём беда. А так не хочется. Как сейчас хорошо. Вот тебе речка, лес, тишина, покой, поле рядом, в семье достаток. Нет, надо перековеркать, измесить всё в грязи, а потом сколько отмываться придётся. А как до крови дело дойдёт? Там не отмоешься. И пойдёт всё наперекосяк. Нет, Прохор, не поддерживаю я тех, кто колобродит там. Не поддерживаю. И своего просто так не отдам. Если мне и дали денег, чтобы я здесь прижился, так я прижился, налоги уже справно плачу, а остальное моё, и не отдам никому, и другой тоже не отдаст. Если дойдёт до того, умоется наша землица кровью, ой как умоется. Нельзя доводить до дележа чужого.

Трифон поднялся и вышел из кузницы.

— Прав Трифон, — сказал Кузьмин. — Хорошо тому делить, которому своего терять нечего, а чужое, глядишь, и прилипнет к рукам. Только надолго ли?

— Да, дела, — промолвил Морозов.

Мужики встали все разом и пошли по домам. Не было радости от разговора ни у кого, словно ножом по живому прошлись. Хотя осталась надежда, что это не дойдёт до деревни, это там, далеко, а здесь всё останется по-старому, ничего не изменится. И завтра, и после мужики также придут в кузницу, будут говорить о своём, а то и сообразят по стаканчику. После стаканчика и разговоры другие, и темы. Нет, никто не хотел менять свою