возвышенную культуру – государству, обладающему лучшей живописью, самой благородной философией, величайшей поэзией, и свидетельствующему о понимании, что «нравственный облик окружения составляет его превосходство». Ибо в конечном итоге именно это вызывает непроизвольное восхищение людей повсюду. Галлы были свирепыми воинами, но обладали настолько примитивной культурой, что их считали варварами; но как только они узнали, что представляет собой римская цивилизация, ее превосходство оказалось настолько очевидным, что после завоеваний Цезаря галлы больше никогда не поднимали общих восстаний против римского владычества. Конфуций не удивился бы этому.

Конфуцианская программа

Предположим, что продуманные традиции, которые стремился сформировать Конфуций, имелись в наличии. Какой казалась бы китайцу жизнь, встроенная в их рамки?

Она привлекала бы как бесконечная программа самосовершенствования с целью стать в большей мере человеком. В рамках конфуцианского замысла хороший мужчина или женщина – человек, который всегда стремится стать лучше.

Эта программа осуществляется не в вакууме: речь идет не о йогах, удаляющихся в горные пещеры, чтобы обрести Бога в себе. Совсем напротив: конфуцианец, настроенный на самосовершенствование, ставит себя точно в центр постоянно меняющихся и нескончаемых перекрестных потоков людских взаимоотношений и не желает, чтобы дело обстояло иначе; праведную жизнь в уединении Конфуций считал бессмысленной. Суть не только в том, что человеческие взаимоотношения приносят удовлетворение; конфуцианское утверждение имеет более глубокий смысл. Скорее, в отрыве от взаимоотношений с людьми нет своего «я». Это «я» и есть центр взаимоотношений. Оно создается в процессе общения «я» с другими людьми и определяется совокупностью его социальных ролей.

Это представление о «я» настолько отличается от западного индивидуализма, что нам понадобится уделить ему абзац. Конфуций считал человеческое «я» узловой точкой, а не сущностью; это место, в которое сводится жизнь. В этом оно подобно морской анемоне, представляющей собой ажурную сетку, сквозь которую проходят приливы и течения, оставляя наносы, образующие ту самую толику вещества, принадлежащую растению. Но несмотря на некоторую точность, этот образ слишком пассивен, так что лучше нам переключиться с морских течений на воздушные потоки, поддерживающие орла в полете. Эти потоки воздействуют на орла, но он пользуется ими, чтобы менять высоту, регулируя наклон крыльев. Подобно орлу в полете, наша человеческая жизнь тоже пребывает в движении, и в этом случае человеческие взаимоотношения можно сравнить с атмосферой, сквозь которую она пробивается. Конфуцианская программа представляет собой овладение искусством менять угол наклона крыльев, чтобы вознестись к ускользающей, но достижимой цели человеческого совершенства. Или, как сказал бы Конфуций, к цели стать в большей мере человеком.

В этом сравнении пять постоянных взаимоотношений Конфуция представляют собой относительно стабильные потоки в атмосферных условиях, которые в других случаях могут интенсивно меняться. Мы уже видели, что все пять видов взаимоотношений асимметричны: поведение, уместное для одного человека из каждой пары, не идентично уместному для другого человека. Эта асимметрия подразумевает ролевую дифференциацию и определяет ее специфику.

Ключевой вопрос в данном случае – нарушает ли предложенная Конфуцием специфика баланс в отношениях, ставя одного человека в паре выше другого. В каком-то смысле безусловно нарушает. Конфуций считал совершенно естественным то, что дети должны смотреть снизу вверх на своих родителей, жены – на мужей, подданные – на правителей, а младшие друзья, братья и сестры – на старших, ибо последние, как правило, будучи старше по возрасту, обычно более опытны и служат естественным примером для подражания. Но именно в этом случае угол наклона крыльев требуется регулировать как можно точнее, так как расхождения на волосок достаточно, чтобы отправить конфуцианскую программу в крутое пике. Особенно велика опасность в каждой паре для «верхнего» партнера, у которого может возникнуть соблазн считать, что его положение подразумевает некие дополнительные права и льготы помимо тех, которые следует заслужить. Безусловно, человеческая натура такова, что китайцы поддавались этому искушению – не подсчитать, в какой степени, но достаточно, чтобы составить темную сторону конфуцианского замысла. Однако сам Конфуций пытался предотвратить злоупотребления, утверждая, что авторитет – положенный авторитет – не возникает автоматически: его требуется заработать. Преданность, которую должна выказывать мужу жена, зависит от того, является ли он мужем, заслуживающим и инстинктивно внушающим такую преданность, и в отношениях остальных четырех видов дело обстоит подобным образом, хотя в каждом случае преданность имеет свои нюансы. Так, в отношениях между правителем и подданным у правителя сохраняется «небесный мандат» – его право на преданность подданных – лишь до тех пор, пока их благо на самом деле остается его основной заботой и он обладает необходимыми талантами, чтобы способствовать этому благу. Более чем за два тысячелетия до появления Великой хартии вольностей и Декларации прав человека, за две тысячи лет до того, как на Западе отделили право помазанника Божьего от королевского сана, китайцы (в лице Конфуция и его учеников) прочно встроили право на революцию в свою политическую философию: «Небо видит так, как видит народ; Небо желает так, как желает народ». Согласно конфуцианской программе, пособничество незаконной власти отнюдь не требуется, а является ошибкой со стороны человека.

В качестве метафоры конфуцианской программы мы ввели образ орла, меняющего угол наклона крыльев, чтобы ловить потоки воздуха – аналог пяти постоянных взаимоотношений, – и подниматься все выше. Если мы доведем эту метафору до логического завершения, задавшись вопросом, что означает набор высоты в данном случае, то найдем начало ответа в предыдущем разделе. Это означает стать цзюнь-цзы, полностью реализованным человеческим существом, посредством безграничного роста сочувствия и эмпатии. Китайский иероглиф, обозначающий это сочувствие и эмпатию – синь. Графически синь представляет собой стилизованное изображение человеческого сердца, но по смыслу означает и разум, и душу, ибо в конфуцианстве познание их обоих идет рука об руку: порознь мысль иссушается, чувства становятся неуправляемыми, и конфуцианская программа стопорится. Что же до роста этого сердца и разума, то есть синь, он расширяется концентрическими кругами, которые начинаются с самого человека, распространяются от него и последовательно охватывают его семью, сообщество, народ и наконец все человечество. Смещая центр своего неравнодушия с самого себя на своих близких, человек превосходит эгоистичность. Переход от семьи к сообществу преодолевает кумовство. Переход от сообщества к народу преодолевает провинциализм, а ко всему человечеству – противостоит шовинистическому национализму.

Этот процесс расширения сопровождается углублением, потому что когда выше говорилось о том, что Конфуций воспринимал «я» как совокупность его социальных ролей, это утрирование, как если бы предполагалось, что он отрицал наличие у «я» внутреннего, субъективного ядра. Его неоднократные призывы к познанию самого себя и рефлексии, как правило, свидетельствуют о том, что он не только признавал наличие у «я» внутренней стороны, но